Вдруг Нанок заметил: в углу, прислоненный к стене, стоял с виду ничем не примечательный гарпун. Он выглядел похуже остальных орудий лова, и наконечник его держался на острие без связывающего ремня. Дело было именно в этом наконечнике. Чтобы удостовериться, что не ошибся, Нанок подошел и потрогал пальцем — да, это действительно не металл, а обсидиан, вулканическое стекло.

— А это что? — как можно безразличнее спросил Нанок, кивнув на гарпун.

— Ребятишки раскопали на косе, — равнодушным голосом, свидетельствующим о том, что она не знает настоящей цены гарпуну, ответила библиотекарша.

— Вам бы поделиться с окружным музеем, а мы в свою очередь можем кое-что уступить из своих фондов, — осторожно сказал Нанок, готовый многое отдать, за этот неказистый гарпун, убедительное, свидетельство того, что эскимосы еще в доисторические время знали поворотный гарпун и охота на морского зверя была на достаточно высоком уровне для того времени.

— Вот этот гарпун можете взять, — неуверенно сказала Аня и, подумав, добавила: — И мяч один могу уступить.

Нанок уже держал в руках гарпун. Прижимая его к себе, словно боясь, что Аня передумает, он, скрывая радость, как можно безразличнее ответил:

— Я вас грабить не собираюсь. Мяч можете оставить у себя, а я удовольствуюсь этим старым гарпуном. И за это спасибо.

— Может быть, выберете гарпун получше? — предложила Аня, поспешно вешая мяч на место. — Вот тут есть хорошие, а этот даже без, ремня.

— Мне достаточно этого, — заверил ее Нанок. — Большое спасибо вам. Я обязательно пошлю что-нибудь для вашего музея.

До вечера оставалось еще время, и Нанок с Георгием Сергеевичем отправились в гостиницу отдохнуть и привести себя в порядок.

— Что ты так вцепился в этот гарпун? — спросил профессор.

— Георгий Сергеевич, вы только посмотрите! — Нанок осторожно положил гарпун на кровать. — Это приобретение, наверное, самое лучшее за всю мою командировку: поворотный гарпун с обсидиановым наконечником. Подумать только, какая удача!

Профессор взял в руки древнее оружие, потрогал пальцем острие и удивленно произнес:

— По правде говоря, я даже не обратил на него внимания.

Возле клуба люди громко приветствовали Менова, идущего в сопровождении Македоновой и Нанока.

— Нанок!

Асыколь, неузнаваемый, в замысловатой куртке, в белоснежной рубашке, в ярком галстуке, держал на руках двух девчушек. Рядом стояла молодая женщина в светлом летнем пальто и смущенно улыбалась.

— Знакомься, — Оксана Николаевна, а вот это мои дочурки — Ганна и Панна.

Нанок с удовольствием пожал мягкую, теплую руку Оксаны Николаевны.

— Приходите к нам в гости, — певуче произнесла она.

— Ты должен побывать у меня, — решительно сказал Асыколь. — Завтра идем охотиться в море. Оксана тебе одежду приготовила — нерпичьи брюки, торбаса, чижи…

Аня Македонова заторопила Нанока.

— Товарищи, пора начинать.

Довольно вместительный зал был переполнен. Сидели даже в проходах. Первый ряд заняли старики, среди них втиснулся Асыколь со своими детишками.

На сцене стоял длинный стол, покрытый красной скатертью, с неизменным в таких случаях графином. Два старейших жителя Сиреников уже сидели за столом и старательно пили воду.

— Товарищи, — опершись на стул двумя руками, начала директор совхоза Рыбалова, — К нам приехали ученые — доктор филологических наук, профессор Менов Георгий Сергеевич и его молодой помощник и ученик Максим Нанок, научный сотрудник Анадырского краеведческого музея имени… — Она заглянула в бумажку и виновато сказала: — Извините — имени еще нет. Наш совхоз и наше село рады уважаемым гостям. Слово предоставляется Менову Георгию Сергеевичу.

Раздались громкие аплодисменты.

Георгий Сергеевич вышел к трибуне. Он попросил у Нанока стакан воды, выпил залпом и заговорил на сирениковском диалекте эскимосского языка.

Рыбалова с удивлением воззрилась на профессора. Поговорив так минут пять, Менов заявил:

— А теперь буду говорить по-русски, потому что в зале я вижу много русских людей. Может быть, некоторые на них недавно приехали сюда и еще не научились эскимосскому языку. — Менов заметно волновался. Он сделал паузу, и в тишине из задних рядов послышался голос:

— У нас даже и те, кто долго тут живут, языка не знают!

— Вот это плохо, — ответил Менов. — Уважение к народу начинается с уважения к его языку. Конечно, никому не придет в голову насильно навязывать человеку чужой язык. Это дело добровольное, так сказать, дело совести человека. Но мне кажется странным, когда человек, проведя здесь лет десять, а то и двадцать, даже поздороваться как следует, на языке местных жителей не может. Тем более, что есть убедительные примеры того, как русские люди быстро овладевают чукотским и эскимосским языками. Вы их прекрасно знаете. Эти люди известны не только мне.

Нанок вглядывался в зал и видел напряженные, внимательные глаза. Старики, сидящие в первом ряду, подались вперед, чтобы лучше слышать своего первого учителя, Стояла удивительная тишина, и даже ребятишки, сидевшие на коленях Асыколя, чуя всеобщее настроение, сидели смирно.

— Вы уж извините меня за то, что я говорю с вами так прямо. У меня есть такое право, потому что я со своими товарищами, которые сидят в этом зале, с теми, кто сейчас работает в Уэлене, Чаплино, Провидения, на острове Врангеля, начал работу по сохранению, укреплению и развитию удивительной культуры арктических народов нашей земли, доказавших величие духа и выносливость человека в самых тяжких условиях.

Дорогие друзья! Самое страшное в жизни — это одиночество, отсутствие друга. Такими одинокими были малые племена народов Севера, разбросанные по бескрайним просторам тундры и побережья Ледовитого океана. Это одиночество наложило и свой отпечаток на внутренний мир человека Севера.

Когда мы пришли сюда с добрыми намерениями, с целью научить людей грамоте, вырвать их из мрака прошлого, ведь многие не поверили нам. Правда, Уихак?

Один из стариков, сидевший в первом ряду, встал и закивал:

— Это все правда, — сказал он по-русски. — Мы такие были и говорили Менову и его товарищам: чего врать, скажите прямо — как будете торговать?

— Громче! — послышалось сзади.

— Буду говорить громко! — согласился Уихак и полез на сцену. Он встал рядом с Меновым, обменялся с ним рукопожатием и продолжал:

— А почему мы не верили? Потому что всякий белый человек сначала разговаривал с нами ласково, а потом грабил. Даже посланец русского бога, отец Никодим, и тот не брезговал пыжиком и песцовой шкурой… А моряки? Это были настоящие разбойники. Они не тратили время на разговоры, врывались в яранги, в нынлю, хватали все, что попадалось под руку, насиловали женщин, а порой и сжигали жилища просто так… Поэтому, когда пришли первые большевики и завели разговоры, мы поначалу и не поверили им: наслушались таких речей. Да и говорили они странное и непонятное: учить грамоте детей и взрослых. Зачем? Вот он, — Уихак показал пальцем на стоящего рядом Менова, — говорил мне: «Ты, Уихак, сам будешь торговать в лавке мистера Томсона». Ну и смеялся я тогда, даже живот заболел. Говорю ему: «Чтобы торговать, нужны товары, а не умение различать следы человеческой речи на белой бумаге». А тот все свое твердит. Приехали они бедные, даже настоящих карандашей не имели. Против американских торговцев и русских купцов они были настоящие нищие. Да и возрастом несолидны, очень молодые. Вот говорил Менов и его друг Волков: «Теперь главные люди на нашей земле — бедные люди». Ну как бедный человек может быть главным на земле? Это было непонятно. Всю жизнь было так: кто имеет много, тот и хозяин, тот и главный, а тут — бедные. А тем временем первые большевики стали учить наш язык, чтобы понятнее стал разговор с нами. Потом начади, мы уяснять, что бедные мы от того, что все отбирают у нас. А главное богатство у человека — это его умелые и трудовые руки. От этого и все богатство. И стали мы задумываться: значит, все созданное богатство принадлежит нам. Откуда же оно, пошло, если не от нас? Жил в нашем селении богатый эскимос Ульгун. Потом он переехал на остров. Крыша на его нынлю каждый год менялась — любил он, чтобы моржовая покрышка была прозрачная, пропускала солнечный свет. А моржей кто бил ему? Мы же били! Отчего мясная яма у него была полна? Потому что складывал он туда большие туши, которые мы добывали. А вельбот купил за китовый ус и шкуры белого медведя, добытые не им, а другими охотниками… Так и пробудилось у меня и моих товарищей классовое сознание. Правильно я сказал? — обратился Уихак к профессору.