— Правильно, — кивнул Менов.

— И сделали мы комсомольскую организацию в нашем селении, потому что первые наши русские друзья были комсомольцами. Я кончил.

Уихак зааплодировал самому себе, и его дружно поддержал зал.

Профессор Менов развел руками:

— Хотел я рассказать о наших первых годах, но Уихак сделал это за меня во много раз лучше. Спасибо вам, Уихак. Вот откуда начиналось сегодняшнее, нынешняя счастливая жизнь. Эскимосский народ больше не одинок в белой снежной и ледяной пустыне, он обрел верных и настоящих друзей, влился в семью народов нашей страны.

— Расскажите о своих научных трудах, — кто-то попросил из зала.

— Недавно я закончил составление большого русско-эскимосского словаря, — ответил Георгий Сергеевич. — Сдал рукопись в издательство. А цель моей теперешней экспедиции — дальнейшее изучение диалектов эскимосского языка. Это, так сказать, научная причина моего приезда, ну а для души — это встречи со старыми друзьями, возвращение в молодость. Воздух Чукотки обладает великолепным свойством вливать в человека неведомые чудесные силы. Он обновляет, ну и, само собой, выявляет все плохое.

Георгий Сергеевич сделал паузу, потом сказал, повернувшись к столу президиума:

— Теперь самое время дать слово представителю молодого поколения, моему ученику, ныне сотруднику Анадырского музея, Максиму Наноку.

Нанок встал и медленно подошел к трибуне.

— Товарищи, — сказал он тихо и замолк.

— Громче! — потребовали с задних рядов.

— Я сказал — товарищи! — сильнее произнес Нанок.

— Спасибо, — ответил тот же голос.

— Я сотрудник Анадырского музея, — через некоторое время сообщил Нанок.

— Это мы знаем!

— И обращаюсь к вам от имени нашего музея, — назойливый и даже несколько насмешливый голос мешал ему сосредоточиться и путал его. — Мы просим вас — охраняйте памятники старины, памятники истории…

Нанок чувствовал, что говорит он совсем не то, попросту пересказывает инструкцию, которую ему поручило составить Окружное общество охраны памятников. Некоторое время он распространялся о значении исторической науки для развития общества. Голос его постепенно окреп, он попал на проторенную дорожку и, пока шел по ней, обдумывал, что бы сказать такое, действительно свое и настоящее. Он смотрел на своего школьного друга Асыколя, зацепившись за него глазами, как утопленник, схватившийся за спасательный круг.

— Я вижу здесь своего друга, с которым мы вместе росли в Наукане. Теперь он житель Сиреников. Вот мы говорим — дружба народов, братство народов, но часто понимаем это как бы отвлеченно. А этот человек всей своей собственной жизнью наглядно показал, что это такое — дружба и братство народов. Он эскимос, а его жена украинка…

Не успел он это сказать, как тот же знакомый голос с задних рядов на весь притихший зал выкрикнул:

— Так это же наш Коля Асыколь!

Раздались громовые аплодисменты. Слышались какие-то выкрики, похожие на приветствия.

— Такие явления, несмотря на житейскую обычность, являются историческими фактами, потому что отражают сегодняшнее отношение между народами нашей страны, отражают хорошую погоду жизни, стоящую над всей нашей большой страной. Вот Асыколь держит на коленях двух девочек. Кто они по национальности? Наверное, одинаково — и эскимоски и украинки. Но ведь самое главное — они советские!

Постепенно Нанок начал чувствовать, что вот оно, то главное, что он искал, нащупывал, что ускользало от его внимания и снова вставало на его пути. Почему он не задумывался об этом раньше? Собирал старые гарпуны, мечтал об яранге, поставленной на бетонную площадку возле Анадырского музея. Конечно, все это нужно, но действительно новое, удивительное — это вот оно, в первом ряду этого зала, — Уихак и Асыколь со своей женой-украинкой, со своими детишками, это тысячелетия, уместившиеся на короткой клубной скамейке, протянувшиеся через сердца людей.

Он еще говорил долго, рассказывал о том, что видел за свою командировку на побережье, в Уэлене, в стойбище Клея, в бухте Лаврентия, в Нунямо, в Провидения, рассказал о встрече с капитаном Кузовкиным. В заключение он обратился ко всем сидящим с просьбой помогать Анадырскому музею.

Ему хлопали не меньше, чем профессору, но все же Нанок был недоволен и, смущенный, возвратился на свое место за столом президиума.

Аня Македонова объявила, что после короткого перерыва самодеятельность села Сиреники даст концерт в честь гостей.

Сидящие в президиуме перешли в небольшую комнатку, где уже переодевались участники будущего концерта. Прислоненные к стенке, отдыхали большие, с любовью сделанные бубны.

Женщина с яркой татуировкой на лице приблизилась к Наноку и застенчиво сказала:

— Большое вам спасибо. Мне очень понравилось ваше выступление.

— И мне тоже, — сказал Георгий Сергеевич и крепко пожал руку Наноку. — Ты сказал то, что надо.

В комнатку вошел Асыколь с дочерьми и женой.

— Не сердишься на меня? — виновато спросил его Нанок.

— А за что? — добродушно ответил Асыколь. — Только ты очень смутил мою жену, правда, Оксана?

— Извините меня, — обратился к ней Нанок.

— Ничего, — ответила Оксана и сказала: — Не забудьте завтра встать пораньше: одежду я вам приготовила.

— Спасибо.

Асыколь передал жене своих на редкость спокойных дочерей и тоже стал переодеваться.

Неутомимая Аня Македонова попросила гостей перейти в зал.

Древние напевы наполнили сердца людей. И снова, в который раз они взволновали душу Нанока, возвратили его на простор Берингова пролива, подняли над родной землей, чтобы он мог окинуть широким взглядом обиталище своего народа.

На сцене появилась женщина, которая благодарила Нанока.

— Наша гордость — Панана, — сказала Аня Македонова.

Вместе с ней вышли несколько женщин и стали в кружок.

— Старинное эскимосское горловое пение, — объявила сама Панана.

Это было что-то удивительное. Порой Наноку казалось, что звучит какой-то особый, с очень мягким тембром саксофон, а то вдруг — что не эти стоящие в кругу женщины рождали звук, а что он существовал как бы вне их.

Концерт продолжался долго. Танцевали не только те, кто был на сцене, выходили в круг и молодые зрители, а под конец не удержались и старики.

Асыколь на завалинке точил большой китовый гарпун.

— Молодец, не проспал, — похвалил он Нанока. — Идем одеваться и завтракать. Оксана уже все приготовила.

В кухне было жарко и пахло едой. На плите стоял чайник, а на большой сковороде жарилась яичница.

— Откуда у вас яйца? — с удивлением спросил Нанок.

— Из Провидения, — ответил Асыколь, — рейсовый теплоход «Орджоникидзе» привез. Как начинается навигация, пожалуйста — свежие яйца, сметана, творог. Вернемся с охоты, Оксана угостит варениками.

— Возвращайтесь пораньше, — наказала Оксана, ставя еду перед мужчинами.

— Так настоящая женщина не говорит, верно, Нанок? — шутливо сказал Асыколь.

После завтрака Нанок натянул нерпичьи штаны, меховые чижи и на них охотничьи непромокаемые торбаса. На свитер — ватник, а поверх него — камлейку из желтоватой медицинской клеенки, положил в карман рукавицы из нерпичьей кожи. Одежда была почти впору, только чуть широковата.

— Хорошо, — удовлетворенно произнес Асыколь, оглядев Нанока. — Ученость оставь здесь и постарайся вспомнить то, чему тебя учили в Наукане. Если что позабыл — спрашивай, не стесняйся.

Захватив китовый гарпун и винтовку с оптическим прицелом, вышли из дома.

К берегу уже тянулись охотники.

Несли оружие, подвесные моторы, еще не надутые пыхпыхи[11], бочонки с пресной водой. Впервые после многолетнего перерыва Нанок видел картину приготовления к великому делу морской охоты, кормившему эскимосов на протяжение веков. Он чувствовал волнение, поднимавшееся из глубин души. Силы, которые позволяли его предкам сражаться с морскими великанами, с китами и белыми медведями, неведомо откуда наполняли его мускулы.