Дверь в кабинет мне открыл сам Эдвард Нортон. Его одежда была столь же безупречна, как и на кладбище: галстук, сияющая белизной рубашка, а поверх нее шелковый жилет. Коридор вел прямо в комнату, где он устроил свой кабинет. На самом деле это была парадная часть квартиры, в которой жил адвокат. Это ничуть не вредило его профессиональному престижу. Напротив, предельная скромность обстановки делала ему честь, ибо Нортон не предпринимал никаких усилий, чтобы ввести клиентов в заблуждение: его контора была заведением адвоката, который только начинал свою карьеру. Стены были обшиты деревянными панелями до уровня глаз; древесина всегда создает уютную обстановку.
В день нашего знакомства я был раним и не готов к защите. На сей раз мне не хотелось позволить Нортону застать меня врасплох. Я отдавал себе отчет в том, что передо мной окажется профессионал, способный играть свою роль, как во время судебных заседаний, так и в повседневной жизни. Человек, умеющий контролировать каждый свой жест до последнего миллиметра. Некто, точно отмерявший информацию, знавший в совершенстве, что ему следует и чего не следует говорить, до последнего слова. Я упрекал его за это? И да и нет. В конце концов, адвокаты подобны врачам: если они хорошие, вам никогда не удастся узнать, что у них на уме.
Нортон не замедлил использовать свои приемы морального давления. Он пригласил меня сесть напротив и сказал:
– Одну минутку, и я буду в вашем распоряжении.
На протяжении целой минуты, долгой как вечность, он писал что-то дорогой ручкой. Мне показалось, что это был не более чем прием; он просто рисовал каракули на бумаге. Но он вынуждал меня ждать. Таким образом он подчеркивал свою значимость и умалял мою, ибо тот, кто заставляет ждать, всегда занимает более высокое положение, чем ждущий. Мне не оставалось ничего другого, как разглядывать его тонкие усики и совершенную лысину.
Наконец он отложил ручку и сделал жест, который мне предстояло увидеть еще множество раз: пальцы обеих рук, соединенные вместе, образовывали небольшую пирамиду, в которую он упирался кончиком носа. Меня для него не существовало. После нескольких секунд сосредоточенной работы мысли он обратился ко мне:
– Посмотрите, что я прочитал вчера вечером.
И он указал мне на книжонку доктора Флага, которая покоилась на уголке стола. По чистой случайности это была та самая повесть, с которой началась моя карьера литературного негра, – «Пандора в Конго».
– Ее написали вы?
– Имя на обложке – не мое, – уточнил я, – но книга действительно написана мной.
– У вас живое перо. Я всегда восхищался авторами, которые могут так писать. Мне самому хотелось бы попробовать счастья на литературном поприще, если бы не врожденное отсутствие воображения. А ваш литературный дар достался вам по наследству?
– Я не знаю своих родителей, – сказал я. – Я воспитывался в детском доме.
– Простите меня. У вас, наверное, было очень тяжелое детство.
– Я был невероятно счастлив.
Детские дома пользовались чрезвычайно дурной славой, поэтому мой ответ его обескуражил. Поскольку Нортон был человеком крайне самоуверенным, я почувствовал гордость и удовлетворение, когда мне удалось сбить его с толку. Он вернулся к литературной теме:
– Как вам удается создать из ничего целую историю?
– Я ничего не создаю, просто следую сценарию, – пояснил я сухо. – Я ничего не придумываю, только заполняю пробелы.
Нортон покачал головой.
– Возможно, вы и правы, – сказал он тоном человека, который признает свое невежество в какой-то области, – но я по-прежнему считаю, что у вас живое перо.
Подозреваю, что он не мог придумать никакой иной похвалы для этой идиотской литературы. В любом случае, весь этот разговор был не более чем простой данью вежливости, прологом к разговору, ради которого встретились два столь разных человека, как мы. Он поменял тему разговора.
– А сколько вам платил доктор Лютер Флаг за каждую книгу?
– Флаг ничего мне не платил, – ответил я. Мое негодование еще не иссякло, и в голосе прозвучало раздражение: – Флаг платил другому человеку, этот человек платил Спенсеру, Спенсер – некоему Струбу, а Струб – мне. Каждый последующий выжимал из меня немного больше соков, чем предыдущий.
– Я заплачу вам втрое больше. Таким образом, вы получите компенсацию за тройную эксплуатацию.
Я ничего не ответил. Нортон склонился над столом.
– Мне хотелось бы, чтобы вы написали книгу, историю о событиях в Африке. Молодого человека, который расскажет ее вам, зовут Маркус Гарвей, и он сидит в тюрьме.
– А как он туда попал?
– Он ожидает суда. Его обвиняют в убийстве двух братьев – Ричарда и Уильяма Краверов. Дела его очень скверны.
Я поинтересовался:
– Ему грозит виселица?
Нортон разочарованно вздохнул, открыл одно из дел и сказал:
– Улики против него. А хуже всего то, что жертвы – люди не простые. Речь идет о сыновьях герцога Кравера.
Я не знал, кого он имел в виду. Нортон напомнил мне:
– Судан, осада Хартума… припоминаете?
– А, конечно да! – выпалил я. – Кравер был офицером, которому не удалось спасти генерала Гордона, оказавшегося в осаде в Хартуме. Несколько лет спустя его реабилитировали и дали титул герцога.
– Совершенно верно, – подтвердил он. – Уильям и Ричард были сыновьями этого человека. А Маркус – безвестный конюший. Я не думаю, что у него будет много возможностей для защиты. На данный момент единственный путь, которым я могу следовать, – это подавать жалобы о невыполнении процессуальных формальностей и таким образом выигрывать время.
Мои брови медленно двинулись вверх, подобно подъемному мосту:
– Но я совсем не знаю законов и никогда не редактировал юридических текстов.
Нортон заговорил как человек, бесконечно уверенный в себе:
– Вам и не понадобится этого делать. Предоставьте мне работу адвоката и займитесь литературой. Расскажите о событиях в соответствии с версией Гарвея, напишите его историю как повесть. Сюжет того стоит. – В голосе Нортона зазвучали торжественные нотки: – Ричард и Уильям Краверы отправились в Конго летом 1912 года. Маркус сопровождал их в качестве помощника. Все трое углубились в сельву и достигли самых отдаленных ее районов. Однако вернулся оттуда только Маркус. Он скрывался от правосудия, пока наконец его не поймали здесь, в Лондоне, в конце прошлого года.
– А улики?
– Неопровержимые. Суд располагает заверенным у нотариуса письменным свидетельством английского посла в Конго. Кроме того, у Гарвея были изъяты предметы, послужившие мотивом преступления: два огромных алмаза, стоимость которых определяется астрономической цифрой. У прокурора есть и признание Гарвея. Даже одной из этих улик было бы достаточно, чтобы десять раз повесить такое ничтожество, как Маркус Гарвей.
– Тогда зачем вам нужно, чтобы я писал хронику in extenso1 событий в Конго?
1
In extenso – полностью, дословно (лат.) – Здесь и далее прим. пер.
– Не знаю, – лаконично ответил Нортон.
– Как это следует понимать? Почему вы хотите, чтобы я отредактировал версию Гарвея?
Адвокат заявил, скорее ради красного словца, чем в порыве искренности:
– Потому что я в отчаянии.
Тут Нортон выдержал паузу. Его следующие слова были хорошо продуманы:
– У меня нет времени брать у него подробные показания. Кто знает, может быть, читая подробное изложение событий, мне удастся придумать какую-нибудь разумную линию защиты.
Я колебался. Он улыбнулся мне:
– Ваши повестушки сделали чуть приятнее жизнь многих людей. Теперь у вас появилась возможность спасти жизнь одного человека.
С его точки зрения, эти доводы, наверное, были достаточно вескими, потому что он даже не поинтересовался, соглашаюсь ли я на его предложение. Сказать по правде, мне не пришло в голову отказаться. Мы уточнили некоторые детали, и он проводил меня до двери.
Нортон умел быть очень ласковым, но мог также проявлять редкостную холодность. Я обнаружил это именно тогда. Пока мы шли по коридору до двери, он, глядя на меня, произнес поучительным и укоризненным тоном: