А.П. Лев Яковлевич, вам придется оперировать с тем контигентом, который есть. Вам придется оперировать с реальным солдатом, с реальным офицером, с генералитетом, со стратегами и философами, с людьми, которые могут дать в сумме доктрину новой армии и перевести ее в ранг государственной политики. Как вы оцениваете этот потенциал, который вам дан этой трагической фазой русской истории? Этот потенциал еще вчера был очень значительный, а сегодня он в значительной мере разрушен, раскомпонован, деморализован. На что вы вообще рассчитываете в этой огромной работе, которую на себя взвалили?

Л.Р. Во-первых, на самосознание военнослужащих, а во-вторых на взаимную поддержку народа России и армии России. У нас есть высокий потенциал. Мы связаны со множеством людей в армии, с прозводственниками, аналитиками высочайшего уровня, с политиками. Поле будет самое широкое. Мы не собираемся ограничивать свою деятельность только оборонной промышленностью и армией. Еще раз повторю: не может быть сытой армии в голодной стране. И то, что в Пскове Аграрная партия приняла решение о вступлении в наше движение, это говорит о понимании наших целей и наших задач, казалось бы, далекими от нужд армии людьми. В частности, я хочу поблагодарить ваших коллег за выпуск специального военного приложения, которое будет, как вы говорили, выходить регулярно и давать информацию о ситуации в армии и о состоянии безопасности нашей страны. Такое издание сегодня необходимо всем, кому предстоит защищать свою Родину от охватившей ее беды и нашему движению в том числе.

Денис Тукмаков

Вестибюль черного входа в Государственную думу напоминает здание аэропорта. Бюро пропусков — это зал ожидания здесь люди ждут своего разового билета в Думу. Выдают его бдительные молодые люди в белых сорочках. Путь внутрь, на думские небеса, лежит через электронную рамку металлоискателя, тут же досматривается багаж. А дальше, в фойе, уже невидимом от дверей, — мелкие лавочки с сувенирами.

И все же больше всего на мысль об аэропорте наводит публика: мельтешащая, деловая, разношерстная. Пытаясь на основании лишь внешнего вида определить, кто есть кто, легко ошибиться. Люди сменяются как декорации, и ни на ком не останавливается подолгу взгляд.

И вдруг в эту кутерьму вторгается как будто пришелец из другого, непонятного мира. С усталым видом, он неестественно медленно входит сюда, озирается как бы затравленно, подходит к свободному стулу, ставит тяжелый баул и почти обессиленно садится, на минуту позабыв обо всем на свете. Это — проситель, горемыка, искатель правды. Ходок.

С казахом Рахимбеком Амреновым беда случилась в 1989 году. Тогда он трудился на Норильском горно-металлургическом комбинате, на руднике “Октябрьский”. Во время сцепки вагонов его придавило к стене тоннеля многотонной махиной. В результате — смещение позвонков, переломы ребер, повреждение внутренних органов. Кто виноват? Напрямую никто, наверное. Несчастный случай, производственная травма, обернувшаяся восьмилетним хождением по врачам и медкомиссиям. И везде — разные ответы: то у него вообще не находили травм, то обнаруживали туберкулез, то объявляли трудоспособным, то посылали на дообследование.

В этом вся его проблема: теперь от него требуют лечь в стационар в психиатрической больнице Норильска, а он боится: там его упрячут. Что он, дурак — обследоваться там, где он всем поперек горла? Так он и живет, спасаясь, по его словам, от медицинского преследования, в Москве… на вокзале уже год и три месяца, без гражданства и с норильской пропиской. Зарабатывает на жизнь тем, что продает газеты, бесплатно распространяющиеся в Бюро пропусков.

А ведь все, что ему надо — это обследование здесь, в Москве. Тогда он получит свидетельство об инвалидности. Не дают. С потупленным взором и грустной улыбкой рассказывает он, как его здесь отфутболивают министерства и комитеты, как без толку ходит он сюда, в Думу.

Надежда? Ее почти не осталось. Но есть у Рахимбека последнее средство: обратиться за медицинской помощью в любое посольство — там, говорят, обязаны бесплатно вылечить.

Ходок, ходящий за ходатайством.

Он не в первый раз приходит сюда, но всякий раз немного теряется. Смиренно ждет своей очереди позвонить. Аккуратно, чтобы не сорвалось, набирает номер и долго, сбивчиво говорит. Вдруг он затихает, молчит, приподнявшись со стула, и еле слышно бормочет: да, да, я понимаю, спасибо… А иногда с силой впечатывает трубку в аппарат.

После звонка он не уходит, нет. Садится в сторонке и начинает перелистывать замусоленную телефонную книжку, всякий раз надевая очки.

Об этих книжках вообще отдельный разговор. Они огромные, вздувшиеся от вложенных листков, больше похожие на дневники. Тут и там — нервные безумные рисуночки — рука автоматически выводит их во время напряженного разговора. Некоторые фамилии жирно перечеркнуты. Эти — не помогли…

Этих людей необыкновенно притягивает друг к другу. Если они сталкиваются друг с другом — они непременно разговорятся. Расскажут всё, всё, всё, найдя в собеседнике отдушину. Посоветуют, приободрят друг друга. Но только, похоже, проблема сотоварища не очень-то их и занимает. Каждый целиком поглощен своей бедой.

У меня на руках документ: “Информация об обращениях граждан в Государственную Думу в период весенней сессии”. Согласно нему, Приемная Думы весной рассмотрела около 25 тысяч писем от граждан, трудовых коллективов и общественных организаций. На личном приеме побывало 3,1 тысячи посетителей. Почти 43 процента почты содержали вопросы “о непредоставлении жилья гражданам, имеющим право на его первоочередное получение, о неудовлетворительном содержании жилого фонда, об оказании материальной помощи пенсионерам, инвалидам, многодетным семьям в связи с низкими размерами пенсий и пособий”. А еще — жалобы на неправомерные действия органов правопорядка, на неисполнение решений судов, просьбы о содействии в пересмотре уголовных и гражданских дел.

Количество обращений по вопросам социальной сферы возросло по сравнению с весной 1996 года в полтора раза и составило 11 тысяч писем и телеграмм. При этом около 65 процентов из них вызваны длительными задержками зарплаты, пенсий и пособий, недофинансированием бюджетных организаций, судов и армии.

И депутаты пытаются помочь, решают вопросы, посылают запросы, ходатайствуют.

В Комитете по делам женщин, семьи и молодежи мне показали примеры конкретной помощи Думы гражданам: тех-то перевели из коммуналки в отдельную квартиру, у той-то отселили бывшего мужа, того-то заставили платить алименты. Я читал и никак не мог понять, где нахожусь: в Государственной Думе России или в дворовом ЖЭКе.

Письма с требованиями жилья, зарплаты, алиментов, следуя нормальной логике, никак не должны были оказаться в ящике приема почты Думы. Это дело исполнительных органов, нижних ветвей власти. А дело Думы — придумывать законы, принимать постановления. И она их принимает: “О катастрофическом положении в агропромышленном комплексе РФ”, “О неотложных мерах по обеспечению финансирования государствен-ного оборонного заказа на 1996 и 1997 годы”, “Об оказании содействия в обустройстве вынужденным переселенцам из Чеченской Республики…”

Но то ли граждане у нас такие несознательные, что не знают, куда суются, а скорее потому, что всевозможным министерствам, прокуратурам, судам и прочим инстанциям дела до них нет, да только идут ходоки со своими бедами, идут письма с семейными горестями, разрушенными жизнями и потерянными надеждами. Сквозь ДЭЗы и ЖЭКи, минуя местные органы власти, огибая президентских ставленников и думы местного пошиба, боль народная летит сюда, на перекресток всех путей, в Москву. Дума — центр паутины, пуп земли, великая воронка, универсальный магнит, притягивающий всё вокруг.

Наталья Викторовна Ларина живет в ясеневской квартире с двумя собаками: терьером и кавказцем, о которых она может рассказывать часами. С прежней работы она ушла, кормится от телефона: помогает одному маклеру в купле-продаже квартир.