— Что вы говорите! — Он наигранно поддержал ее воодушевление.

— Да, да… Старинная традиция! Я не очень понимаю, что есть «маленькая банька»… Даже в самом простом хамаме как минимум несколько залов…

— Хамаме? — переспросил он.

— Ну да… Так у нас называют бани… В хорошем хамаме сначала входишь в просторный зал… Где непременно льется дневной свет сквозь отверстие в потолке… В центре — большой мраморный бассейн, по углам фонтаны… А вдоль стен тянутся мягкие диваны… Здесь тебя заворачивают в шерстяные простыни, а голову повязывают полотенцем…

— Рассказывайте, рассказывайте, — поддержал он свою прелестную собеседницу.

— Дальше надо пройти шесть комнат, в каждой из которых льется сверху, сквозь купол, свет… Первая комната прохладная, вторая теплее… В третьей температура уже, ну, градусов сто двадцать. Здесь уже нужно задержаться… Ох, что я все говорю! — спохватилась девушка. — Вам, наверное, скучно?

— Ну что вы! Напротив! Повторяю: рассказывайте. Что может быть лучше — во время прогулки — приятной беседы?

— Ну вот… — И Айла, успокоившись, продолжала рассказывать дальше: — Здесь начинаются процедуры… сначала мыльной пеной моют волосы… растирают с ног до головы намыленной фланелью. Потом опять щеткой и мылом. Потом берут пальмовое волокно. Ну, его у нас особым способом изготавливают: сначала размачивают в воде, потом сушат на солнце, растягивают… Это пальмовое волокно — своего рода мочалка, но оно очень жесткое… просто кожу спускает…

После каждой процедуры окатывают водой… И уже думаешь, ну может, хватит?

Он рассмеялся.

— И тогда посыпают лицо специальным белым порошком и опять ведут из одной комнаты в другую… И все они — одна жарче другой… В самой жаркой, где градусов сто пятьдесят, надо пробыть минут двадцать.

— Надо же!

— Но тут дают ледяной шербет и на голову холодное полотенце… Ступни растирают пористым камнем… Белый порошок понемногу сходит сам.

— Все? — лишь чуточку нетерпеливо спросил он.

— Потом в обратный путь… через все комнаты, с десятиминутной остановкой в каждой… Снова намыливают и обмывают водой, и вода становится все прохладнее… Самое жуткое испытание уготовано в холодной комнате: здесь обрушивается поток совсем ледяной воды…

— Ледяной воды? — Он снова рассмеялся. — Что-то знакомое…

— Теперь возвращаешься в зал, заворачиваешься в простыни и ложишься на диван… Вокруг все усыпано лепестками роз, курятся благовония, тебе подносят обжигающий горький кофе… Потом подходит массажистка и начинает мять тебя, как тесто… И, конечно же, в конце концов ты засыпаешь… Просыпаешься: кругом женщины танцуют, веселятся, едят сладости…

— Просто рай…

— Да… В хамаме можно все… Можно покрасить волосы хной, а можно хной нарисовать на ступнях, например, маленькие звездочки…

— Неужели угадал? — Он задумчиво смотрел на девушку. — Как все это, однако, любопытно… И действительно на наши «маленькие баньки» это не слишком похоже. И потом, знаете, у нас-то, как правило, неожиданности другого рода: например, называют раем, а подобно аду…

Появление дракончика требовало объяснений, а Старикову Аня не могла врать.

— Значит, ты все-таки этим занимаешься? — осуждающе вздохнул Петр.

— Но я же больше не видела того человека!

— Это уловка. Получается: не так — так иначе, не мытьем, так катаньем.

Аня грустно молчала.

— Пойми… — наконец сказала она. — Я не могу. Когда я думаю, что Джуля где-то есть… А я ничего не предпринимаю… В общем, я чувствую себя бессовестной… Вот я не пошла тогда в этот «Молоток». А ведь это очень важная деталь. Может, даже ключ ко всей этой истории.

— Ты что же, Аня, надеешься, что она там сидит и ждет тебя? Или тот, кто… — Петя запнулся, — причастен к ее исчезновению, тебя там дожидается?

— Знаешь, в каждом хорошем ресторане есть клиенты, которые посещают его постоянно. Иногда годами, иногда каждый день…

— Ну ладно… — снова вздохнул Стариков. — Ладно. Приглашаю… Я не то, что этот твой… клиент. Столик заказать в состоянии.

Кирилл Дорман схватил удачу за хвост. Это бывает — иногда! — когда люди не изучают конъюнктуру, не рассчитывают, где повыгоднее применить свои способности, куда «вложиться», а делают то, что очень хочется. То есть то, что всегда хотелось, но не было возможности.

Все его знакомые в один голос говорили: «Кирюшка, ты сошел с ума! Какое высокое искусство?! Какая опера?! Ты посмотри вокруг…»

А посмотреть было на что… Страна, истосковавшаяся по пороку в условиях вечных запретов и ханжеской морали, подтверждая Иммануила Канта: «Чем выше мораль, тем ниже нравственность», ринулась потреблять самую низкопробную масс-культуру…

Впрочем, страна, конечно, всегда ее потребляла, но раньше она была своя, доморощенная, а эта — заокеанская, импортируемая… В начале девяностых порнуха, за которую прежде судили хозяев злачных подпольных видеосалонов, шла по первым каналам в самое рейтинговое время… В то самое, в которое раньше говорили о том, что экономика должна быть экономной и что советский человек не может быть рабом вещей.

Потом «рабы вещей» добрались до запретных и недоступных прежде шмоток… Ну, а вслед за тем накинулись на чтиво и прочие издержки свободы…

И никто (во всяком случае, не многие) еще не подозревал, что обжираловка скоро кончится… Что пресыщение всей этой мутью наступит очень скоро…

Подозревал это сам Дорман или не подозревал? Ну, возможно, если бы у него было время поразмышлять на эту тему, он сказал бы себе, что рано или поздно люди, вышедшие из низов и накопившие деньги, пересмотрев и перепробовав все, что можно и нельзя, начнут вместо вульгарных рыночных вещей покупать в бутиках Версаче и других художников моды… Потом станут завсегдатаями Сотбиса…

И от концертов попсы перейдут неизбежно и в музыке к высокому искусству!

И, в общем, получалось, что рано или поздно толстым кошелькам от Кирилла Дормана никуда не деться.

Поскольку опера всегда была, есть и будет приметой, знаком… обозначающим вкусы и привычки, традиции людей определенного круга.

А уж так получается, кто бы что ни говорил и кто бы откуда ни вышел; но появились деньги — и человек стремится стать частью этого круга, и уж если не сам, то хотя бы его дети войдут в него.

Обо всем этом Кирилл Дорман мог бы подумать, будь у него больше времени…

Но ему было некогда. Со всеми нерастраченными, накопившимися под спудом запретов силами он бросился делать то, что раньше не мог… О чем и мечтать-то не решался — свой новый оперный театр…

Еще давали шальные деньги… Еще действовали на чиновников слова о том, что «культура в упадке, и если сейчас не… то тогда все… конец».

Фильм «Красотка» посмотрели к тому времени все…

Пыльный бархат, толстые певицы с партбилетами, обеспечивающими им заглавные партии, достали всех, кто что-нибудь чувствовал и понимал…

Нет, ничего похожего на обычные московские театры… никаких культпоходов для школьников-вандалов, жующих чипсы. Никаких зрительниц из числа женщин-командированных в намертво пришпиленных к голове пыльных вязаных шапках… никаких жителей спальных районов, выбравшихся в центр за культурой и отпускающих реплики с наивной тупостью, как дети на новогоднем представлении… «Ой, гляди, Зин, а она его счас обманет…» Никаких бесцеремонных злых старушек-контролеров с шипящими голосами…

Нет, здесь, у Дормана, в его новом театре, театре «Делос», — все будет по-другому.

Это будет увлекательно, занятно… Это будет не скучно.

Это будет совершенно новый театр, новый от начала до конца, с предупредительными молодыми мужчинами-стюардами, с шампанским, кондиционированным воздухом, красивыми, стройными певицами, хорошими голосами…