Он только однажды волхвов вспомянул
И то саркастически хмыкнул:
Ну надо ж болтать ни с того ни с сего,
Что примет он смерть от коня своего!
— А вот он мой конь. На века опочил —
Один только череп остался.
Олег преспокойно стопу возложил
И тут же на месте скончался.
Злая гадюка кусила его,
И принял он смерть от коня своего.
Каждый волхвов покарать норовит,
А нет бы прислушаться, правда?
Олег бы послушал — ещё один щит
Прибил бы к вратам Цареграда.
Волхвы-то сказали с того и с сего,
Что примет он смерть от коня своего.
СТРАННАЯ СКАЗКА
В Тридевятом государстве
(3 * 9 = 27)
Всё держалось на коварстве,
Без проблем и без систем.
Нет того, чтобы, там, воевать!
Стал король втихаря попивать,
Расплевался с королевой,
Дочь оставил старой девой,
А наследник пошел воровать.
В Тридесятом королевстве
(З * 10 — тридцать, что ль?)
В добром дружеском соседстве
Жил ещё один король.
Тишь да гладь да спокойствие там,
Хоть король был отъявленный хам.
Он прогнал министров с кресел,
Оппозицию повесил
И скучал от тоски по делам.
В Триодиннадцатом царстве
(То бишь, в царстве 33)
Царь держался на лекарстве:
Воспалились пузыри.
Был он милитарист и вандал,
Двух соседей зазря оскорблял,
Слал им каждую субботу
Оскорбительную ноту,
Шёл на международный скандал.
В Тридцать третьем царь сказился:
Не хватает, мол, земли
На соседей покусился —
И взбесились короли.
— Обуздать его, смять! — Только глядь
Нечем в Двадцать седьмом воевать,
А в Тридцатом — полководцы
Все утоплены в колодце
И вассалы восстать норовят.
[1966]
МЫ В ОЧЕРЕДИ ПЕРВЫЕ СТОЯЛИ
А люди всё роптали и роптали,
А люди справедливости хотят:
— Мы в очереди первые стояли,
А те, кто сзади нас, — уже едят.
Им объяснили, чтобы не ругаться:
— Мы просим вас, уйдите, дорогие!
Те, кто едят, ведь это — иностранцы,
А вы, прошу прощенья, кто такие?
Но люди всё ворчали и ворчали,
Наверно, справедливости хотят:
— Мы в очереди первые стояли,
А те, кто сзади нас, — уже едят.
Но снова объяснил администратор:
— Я вас прошу, уйдите, дорогие!
Те, кто едят, ведь это — делегаты,
А вы, прошу прощенья, кто такие?
А люди всё кричали и кричали,
А люди справедливости хотят:
— Мы в очереди первые стояли,
А те, кто сзади нас, — уже едят.
ПЕСНЯ О СТАРОМ ДОМЕ
Стоял тот дом, всем жителям знакомый, —
Его ещё Наполеон застал,
Но вот его назначили для слома,
Жильцы давно уехали из дома,
Но дом стоял.
Холодно,
холодно,
холодно в доме.
Парадное давно не открывалось,
Мальчишки окна выбили уже,
И штукатурка всюду осыпалась,
Но что-то в этом доме оставалось
На третьем этаже.
Ахало,
охало,
ухало
в доме…
И дети часто жаловались маме
И обходили дом тот стороной.
Объединясь с соседними дворами,
Вооружась лопатами, ломами,
Вошли туда гурьбой
Дворники,
дворники,
дворники
тихо.
Они стоят и недоумевают,
Назад спешат, боязни не тая, —
Вдруг там Наполеонов дух витает,
А может, это — просто слуховая
Галлюцинация?
Боязно,
боязно,
боязно
дворникам.
Но наконец приказ о доме вышел,
И вот рабочий — тот, что дом ломал, —
Ударил с маху гирею по крыше,
А после клялся, будто бы услышал,
Как кто-то застонал
Жалобно,
жалобно,
жалобно
в доме.
От страха дети больше не трясутся —
Нет дома, что два века простоял.
И скоро здесь по плану реконструкций
Ввысь этажей десятки вознесутся —
Бетон, стекло, металл.
Весело,
здорово,
красочно
будет!
Дела…
Всеволоду Абдулову
Дела…
Меня замучили дела — каждый день,
каждый день.
Дотла
Сгорели песни и стихи — дребедень,
дребедень.
Весь год
Жила-была и вдруг взяла — собрала
и ушла,
И вот —
Такие грустные дела у меня.
Теперь —
Мне целый вечер подари, подари,
подари,
Поверь —
Я буду только говорить.
Из рук,
Из рук вон плохо шли дела у меня,
шли дела,
И вдруг
Сгорели пламенем дотла — не дела,
а зола…
Весь год
Жила-была и вдруг взяла — собрала
и ушла,
И вот —
Опять весёлые дела у меня.
Теперь,
Хоть целый вечер подари, подари,
подари,
Поверь —
Не буду даже говорить.
ОНА БЫЛА В ПАРИЖЕ
Ларисе Лужиной
Наверно, я погиб: глаза закрою — вижу.
Наверно, я погиб: робею, а потом —
Куда мне до неё, она была в Париже,
И — я вчера узнал — не только в нём одном.
Какие песни пел я ей про Север дальний!
Я думал, вот чуть-чуть — и будем мы на «ты»,
Но я напрасно пел о полосе нейтральной —
Ей глубоко плевать, какие там цветы.
Я спел тогда ещё — я думал, это ближе —
Про счётчик, про того, кто раньше с нею был,
Но что ей до меня, — она была в Париже,
Ей сам Марсель Марсо чего-то говорил.
Я бросил свой завод — хоть, в общем, был не вправе
Засел за словари на совесть и на страх,
Но что ей до того, — она уже в Варшаве,
Мы снова говорим на разных языках.
Приедет — я скажу по-польски: «Проше, пани!
Прими таким, как есть, не буду больше петь…»
Но что ей до меня, — она уже в Иране,
Я понял, — мне за ней, конечно, не успеть.
Она сегодня здесь, а завтра будет в Осле…
Да, я попал впросак, да, я попал в беду!..
Кто раньше с нею был и тот, кто будет после, —
Пусть пробуют они, я лучше пережду.
У меня запой от одиночества…
У меня запой от одиночества.
По ночам я слышу голоса.
Слышу вдруг — зовут меня по отчеству,
Глянул — чёрт. Вот это чудеса!
Чёрт мне корчил рожи и моргал,
Я ему тихонечко сказал:
— Я, брат, коньяком напился — вот уж как!.