Обедать она меня повезла в ресторан на берегу океана. Это была копия того ресторана, через который мы с Патрицией пробирались на пляж, но теперь не надо было мимоходом глотать слюнки – теперь все это было наше, мое. Коллеги Крис, молодые смазливые мудозвоны, тоже были здесь. Они аперитивничали, прежде чем перейти в основную залу, откуда зазывно пахло жареным мясом. Я с ними был уже бегло знаком.

– Ну, и как тебе наш Боб? – спросил меня один из них.

– Крутняк, пальцы веером, – сказал я, зная, что ответить.– Made in Hollywood .

Компания заржала. Видимо, я попал в тему. Вот жизнь! Завтра Боб примет меня на работу консультантом по России, а послезавтра я женюсь на Крис. Фрэнка, конечно, жалко, – он ничего плохого не сделал, но Фрэнк проживет и без Крис, а мне вот иначе крышка. Прощай, Патриша, ты сама должна понимать, что мне нечего было делать между твоих верблюжьих коленок.

Крис вывела меня на террасу под голубыми хлопающими на ветру зонтиками с видом на океан, села напротив. Так она и приезжает сюда или в более прекрасное место, чтобы подкрепиться. Что ты будешь есть, Пьетер?

Господи, ты больше, чем надо, даешь.

День занялся на славу, впрочем, как и все предыдущие дни, – солнечно, но не жарко, отдаленный осенне-горьковатый запах пожухлой листвы, ветряки пальм, тихие сонные вздохи океана, несущего к берегу длинные жемчужные ожерелья волн.

– Кажется, я начинаю понимать, что такое новое сознание, – киваю я, изо всех сил стараясь понравиться, зацепиться, заставить думать о себе, – это как океан. Он живет одновременно в двух разных полушариях и в двух разных временах года. У нас в голове одно следует за другим, потому и время мы воспринимаем как последовательную череду. И нам кажется, что настоящее вышло из прошлого. При таком строе мыслей мы действительно не способны к обновлению. Но если прошлое и настоящее для нас одновременны, как зима и лето для того же океана, то...

Крис внимательно слушает, не торопясь перебить как Каролина. По ее глазам я вижу, что ей интересно.

– В самом любимом мною стихотворении русской поэзии, – продолжаю я, – герою так больно и так трудно, что он хотел бы забыться и уснуть. Он больше не хочет испытывать душевной боли, но и могила ему страшна, и он хочет просто полубыть и слышать сквозь сон прекрасный голос, поющий о любви. Да, прошлого ему не жаль, но и на настоящее у него нет сил. Это очень русская идея – жить, как во сне, с дремой о чем-то прекрасном... Так я и жил. Но теперь, – посмотрел я на Крис, – теперь...

Я не договорил, да это было и не нужно.

Какая-то длинная страшная история про сына Фрэнка от первого брака. Наркотики, передозировка или суицид. Вместе они отвезли его в госпиталь, где он стал умирать. И тогда она взяла его за руку, крепко взяла за руку, и читала молитву, и хотя он лежал в беспамятстве, с закрытыми глазами, внушала ему, что он не должен умереть, потому что они любят его, потому что он им нужен. И он вернулся из небытия, из комы, как сказали врачи. А потом рассказывал я – как два года назад умерла моя мать (отца я лишился еще в ранней юности), я же был в командировке в Чечне и меня нашли, лишь когда она была уже похоронена. Может, поэтому, в первый же вечер, когда я вернулся в оцепеневшую пустоту нашей квартиры, она явилась ко мне легким облачком тепла, я ощущал прикосновение ее рук к своим щекам, она утешала меня, и я улыбался ей, зажмурившись, и слезы катились у меня из глаз. И еще о шестнадцатилетней девочке с оторванной ногой в поселке Хасав-Юрт. О той мясорубке, которую я не смог простить своему президенту. Видимо, что-то случилось с моим голосом, потому что Крис вдруг протянула руку и с непередаваемым, неземным выражением на лице положила ее поверх моей руки. Кончики ее пальцев были нежными, теплыми и чуть подрагивали.

– Будь мне как сестра, – тихо сказал я.

– Я буду тебе как сестра, – еще тише ответила она, и в глазах ее был такой свет, что во мне не осталось ни одной клеточки лжи.

Остаток дня я провел как в бреду и рано ушел к себе в комнату. Каролина смотрела на меня с недоумением.

В субботу все мы отправились в машине Крис на утреннюю службу. Их церковь была расположена в Южной Пасадене, и мне совсем не хотелось туда возвращаться, тем более – встречаться с Патришей, которая должна была затем меня забрать. Крис не настаивала на моем возвращении в неродные пенаты, но Каролина проявила неожиданную активность в раскладе приоритетов. Похоже, что-то просекла или же заволновалась за свою вкусную пайку.

Церковь Новой религии тоже была новой – без колокольни и креста, но с витражами растительного содержания – цветы и фрукты, как на ВДНХ в Москве. Вместо алтаря – сцена. Зал человек на двести довольно быстро заполнился. Преобладали женщины моего возраста. Было много прилично одетых супружеских пар. Средний класс и чуть пониже. Никто не осенял себя крестным знамением. Смуглая девушка с черными распущенными волосами, скорее всего индианка, прошлась с подносом по рядам – Крис тишком сунула мне доллар, чтобы я его отдал. Знала, что у меня только крупные купюры. Она сидела рядом со мной в первом ряду, и я ощущал свежий запах ее кожи. Раздали распечатанный текст молитвенной песенки. Затем на кафедру забрался веселый мужик в цивильном костюме, по темпераменту – типичный тамада, до мессы всучивший мне свою визитку, узнав что я питерский журналист. Его проповедь сильно смахивала на сеанс психотерапии в духе отлученного от дел Кашпировского. Ваши глаза закрываются, голова опущена, вы чувствуете приятную тяжесть, волна тепла растекается по вашим членам...

Это верно – во время медитации мне неистово захотелось Крис. Я чувствовал обжигающую близость ее бедра, которое видел в щелку век. По-моему, она должна была чувствовать то же самое. Потом нас таким же образом вернули в действительность. Теперь ваши члены легки и невесомы, ваши глаза открываются... Какой-то старикан из прихожан сел за электроорган, и мы запели. Мы пели про то, как прекрасен этот мир, посмотри, и надо-де, радоваться каждой бабочке, каждому цветочку и ручейку. Рядом с собой я слышал серебристый голос поющей Крис, моей прекрасной названой сестры, и мне казалось, что такой сюр мог бы переварить только какой-нибудь там киношный Линч или Рассел.

В тот день Бог был на моей стороне, и подъехавшая к церкви Патриша заявила, что в наше отсутствие она как раз вызвала маляра – у нее ремонт и негде жить. Похоже, твердо решила подарить меня. Была она, как и подобает тому, кто отрицает все и вся, босиком, больные косточки больших пальцев распяливали ее разбитые ступни, и все вежливо старались не замечать этого малоотрадного зрелища. Так что вернулись мы на Хантингтон-Бич в полном составе, хотя в пути и не звучало обычного смеха Крис – словно после молитвенного дома каждый думал о своем.

Вечером в телевизионных новостях передали, что на дороге А-6 крупное столкновение, есть жертвы, и пробка на три километра.

– Вызовут, наверно, – сказал Фрэнк, и тут же запиликал его мобильный телефон. Он переоделся в синюю спецовку, сказал нам hello и укатил. Крис опечалилась.

– Не люблю, когда его ночью вызывают, – сказала она.

Каролина пыталась ее развеселить, но Крис реагировала через раз, словно ей стоило усилий поддерживать диалог.

– Ничего, может, скоро вернется, – неуклюже попытался посочувствовать я.

– Нет, это до утра, я знаю, – сказал Крис.

До утра... вдруг четко подумал я, и у меня задрожали коленки.

Я попрощался, принял душ и лег. Дрожь все усиливалась – от волнения даже зубы мои стали стучать. Сейчас или никогда – чувствовал я всем своим мужским существом, оставив щелку в двери и прислушиваясь к храпу Каролины в дальнем закоулке гостиной. Судя по приглушенному свету, Крис или еще была там – в своем кресле с маленькой лампой на прищепке, или оставила дверь в спальню полуоткрытой – лежит, читает. «Не обращайте на меня внимание, я люблю читать допоздна.» Нет уж, Крис, я уже обратил – и назад мне дороги нет. Сердце бухало тяжело и часто. Пора, пока она не заснула – потом будет труднее объяснить, почему я оказался в ее постели.