Аким К-28 сидел, привалившись к облицованной термопластом стене, и глядел вверх, туда, где эстакады сороковой горизонтали вклинивались в мобиль-шоссе сорок один бис. Напротив – матовая поверхность, близняшка той, что упирается в нахребетник экзо, слева – тупик, исчёрканный граффити. Как двадцать восьмой оказался в этой пластиковой кишке? Вопрос терзал не хуже тупой изматывающей боли в ноге: резкий толчок, дрожь суставов, скрежет намертво сцепленных клыков-имплантов, желтоватых по последней "дикой" моде.

Отсекая вершины небоскрёбов, искрил фиолетовым логотип UniRob; на грани восприятия мерцало в завитушках гипнослоганов нечто едва различимое, кажется, Mod.

Игнорируя гипно – фильтр по умолчанию, – двадцать восьмой пялился в засвеченное рекламой "небо". Что я делаю здесь, в аппендиксе маркетов? – с отчаянием думал он. Что?!

На сорок первом, как и в начале любой десятки, располагались: медкомплекс с изолятором для вирт-одержимых, франшиза полицейского участка и хозяйство рембригад.

Медкомплекс, пирамида ленивых копов, октаэдр ремпрофилактики и ТО. И муниципальные здания, неказистые, слепленные из песчаника и коралла. Аким, не выбирая, отправился бы в любое из них, даже в обезьянник к копам-нойиб. Куда угодно, лишь бы там имелся регенератор. Или аптечка с обезболивающим.

Неподалеку, экономя чужое время и кислород, регулировщик направлял людской конвейер, равнодушный ко всему, кроме директив начальства, целеустремленный, когда надо перевыполнить план на ноль три процента и апатичный вне офисов и нейроподключений. Взмах жезла, свисток, стоп машина, прыжок на месте, а вам направо. Если не туда и мимо, сменить полосу ой как непросто: топай до развилки. Вокруг столько маркетов, патинко и вирт-гаремов, что без регулировщика никак.

Подползти к тротуару Аким не пытался: затопчут, да и всё. Конвейер – штука глупая, смелет в муку и не поперхнется.

Какие же вы сволочи, думал Аким. И я, наверно, тоже.

За пятнадцать минут, проведенных у стены, он сорвал голос. Оказалось, ненавидеть людей легко.

А ты бы помог куску дефектной плоти, статус которого определяется быстрее, чем КЗ ошпарит мозги дроида? Теперь, когда инфопланта нет… Вон стоят, трое. Шакалы! Аким скривился и плюнул.

Два парня и девушка. Лицо красотки доступно похотливым взорам, голова не покрыта, лодыжки и плечи обнажены, в цепких пальцах бубен – костяной обруч обтянут истёртым джатексом. Парни молоды: бороды не отросли – куцые нити на подбородках и щеках. Тощие тела завёрнуты в кошмарные рубища из поливинилхлорида. Что-то напевая – слов не разобрать, – троица тыкала пальцами в двадцать восьмого.

Кто они? Чего хотят?!

– Что вам надо?! Что?!

Оборванцы танцевали под грюканье бубна.

– Помогите! Кто-нибудь!..

Ни намёка на сочувствие.

В однородной массе прохожих – креветочном пюре – мелькнул знакомый хиджаб, салатовый с золотой вышивкой-биосхемой. Из-под платка вывалилась кокетливая россыпь длинных, ниже поясницы, косичек, которые так приятно трогать, когда они ласкают плоский – ни грамма жира – живот, щекочут лицо и опадают на широкие мужские плечи.

– Малика! – просипел Аким, силясь подняться, и охнул от боли, прострелившей ногу. Малика, подруга дней и ночей, первая и единственная, не обернулась. Могла себе позволить: не шестерёнка механизма с энным уровнем дублирования – руководитель лаборатории по исследованию реликтовых видов, начинающий теорпрограммист, красавица с рейтингом двадцать пять. Такие не оборачиваются на невнятный оклик из-за спины – предосудительно. И даже если бы взглянула украдкой – не заметила: трудно проникнуть за грань восприятия.

– Малика! Стой, я сказал!! Малика!..

Миг – и зелёный комби затерялся в толпе быстрее, чем исчезает моноцикл, стартующий на ста двадцати в час. Боль не отпускала, жевала голень острыми зубами, и двадцать восьмой не выдержал: завыл, скребя шероховатый пластик тротуара.

– Будьте вы прокляты! Прокляты! – Древнее, запрещенное ругательство. Никто не повернул головы.

Как двадцать восьмой попал сюда? зачем?! В памяти провал – шахтой по добыче магмы.

Восстановить стёртые файлы, резервная копия воспоминаний. …парковка.

Чёрная капля скарабея, служебного мобиля: серия К передвигается по гигаполису на бронированных модифах. …салон отказывается впустить хозяина. Банальный сбой системы. И боль. Резкая, из ниоткуда. Аким падает на пластик стоянки. Боль дёргает руку, впивается в колено, рвёт пах. Брызжет кровь, мешаясь с графитной смазкой. Сама по себе поднимается нога – нет контроля! – протискивается в возникшие из пустоты захваты. Перед широко раскрытыми светофильтрами двадцать восьмого материализуется скальпель, акулий резец в обрамлении титана. Скользит по щеке, упирается в кадык: дёргаться не надо, смертельно опасно и бесполезно. Пленник сглатывает слюну, молчит.

Скальпель впивается в плоть. Анестезии нет, рот непроизвольно раскрывается, исторгая вопль… …и темнота. Из темноты – лицо. Вот откуда боль, вот кто виновен. Резец не парит в мареве, срыгнутом эйр-системой, но прихвачен к фалангам агрессора.

Аким вглядывается в лик врага, собирая во рту слюну, чтобы хоть как-то отплатить за унижение и боль. Враг – молодой парень, из тех, кого учителя называют дервишами: чёрные круги под глазами, морщины на лбу как шрамы, губы – сплошная язва. Дервиш, иначе не скажешь. Безумец-невидимка, в недозволенных медитациях и молитвах обретший способность растворяться в пространстве и "сгущать" тело где и когда вздумается.

Аким вздрагивает: вот так встреча. Парень бросился в глаза на лекции в Университете Личности, где Аким преподавал основы индивидуальности и достиг немалого успеха, неутомимым трудом заслужив нынешнее положение. Аким – кандидат на получение научной степени, как минимум, престижной, как максимум, гарантирующей свободное оплодотворение. Малика днём и особенно ночью изо всех сил мечтает о том, как станет матерью и – сама! – воспитает детей. Подобные грёзы – явное отклонение от нормы, почти извращение. Но… подопытные крысы спариваются не только для удовольствия.

"Аким, – страстно шептала жена, ускоряя ритм, – ты хочешь продолжить род?!"

Боль – падальщица у трупа: грызет ногу, выискивая, чем бы насладиться, изгваздать острое рыльце. К-28 слабеет с каждой минутой.

– Помогите!..

Нет ответа.

Людской поток. Термопласт упирается в спину.

Разве Аким мог самостоятельно дойти сюда? Или доползти? Нет, конечно! – его бросили. Дервиш с дружком и эта, непокрытая, больше некому. Освежевали, будто овечью тушку, и оттащили к блочной развязке. Сцедили сквозь зубы шанс на спасение? – медики рядом, копы ещё ближе? Или возжелали усилить страдания жертвы, кинув вблизи тысяч людей?

Под хребтом эстакады завис полицейский сканер – обычный, диаметром с мяч для файтинга. Прошёлся над толпой, поведением напоминая ремонтный бот, привлеченный сигналом неисправного механизма.

В полис-пирамиде, где копы дуреют от безделья и отращивают бока, пожирая тонны кебабов, на "картинку" поглядывает оператор.

– Эй, – захрипел Аким, – я ранен…

Сканер приблизился – полосатый, сине-белый шар. Несколько секунд изучал скорчившегося двадцать восьмого, а затем – Аким мог поклясться! – пренебрежительно отвернулся и, взмыв над людским морем, застрекотал винтами по неотложным патрульным делам.