Мы протолкнулись к веревочному ограждению. Его сторожили два молодых усатых милиционера. Рядом с автобусом стояла крытая полуторка. Кто знает, где ее откопали? Сидевший на подножке актер в поношенной гимнастерке щелкнул газовой зажигалкой, закурил. Его простонародное лицо было мне знакомо, он часто играл мужественных грубоватых героев, только фамилии я не помню. В кабину залез мужчина с кавалерийским карабином. Куривший актер встал, картинно повел плечами и сел за руль. Скрипя, полуторка отъехала и остановилась напротив платформы с кинокамерой. Щелкнула хлопушка, скомандовали «мотор!», и полуторка помчалась навстречу камере, бликуя ветровым стеклом. Она подпрыгивала, покачивалась на колдобинах, но не развалилась, промчалась в меру своих сил метров сто пятьдесят — двести и затормозила возле дверей шахтоуправления. Шофер и охранник с карабином вышли.

— Хорош! — крикнул оператор.

— Может, еще разок? — спросил рослый мужчина в кожаном пиджаке.

— Хорош!

Ивановский потянул меня за локоть и сказал, что можно пробраться на шахтный двор, оттуда лучше наблюдать.

Похоже, у них сценарий строился на реальных событиях; я помнил, что именно здесь в сорок девятом году бандиты напали на машину, привезшую шахтерам зарплату.

Мы стали всматриваться в лица киношников, пытаясь угадать, что сейчас произойдет. Женщина-ассистент в дымчатых очках вызвала из автобуса трех актеров. Один из них, плотный, сутуловатый, в куртке-бобочке фасона начала пятидесятых годов и кепке-восьмиклинке с пуговкой, вытащил из-за пояса пистолет и, крутнув его на пальце, взял женщину под руку. Она освободилась, улыбнулась механически, — видно, привыкла к таким играм.

Мы обошли здание.

Вдоль забора росли полынь, дикая конопля. За забором слышалось пыхтение какого-то мотора, как будто там спрятали паровоз. В воздухе летала угольная пыль...

Я оглянулся. Ни толпы, ни серебристого купола планетария не увидел. Слева, где должны быть многоэтажки, тянулись поля с кукурузой и подсолнухами. Я почувствовал, что что-то не так, но ничего не сказал Ивановскому.

Мы добрались до открытых железных ворот и оказались во дворе возле погрузки. Действительно, допотопный паровозик держал за собой несколько груженых вагонов и попыхивал. И рельсы под ним не были покрыты ржавчиной, а сияли гладким стальным блеском.

Над зданием главного подъема крутилось, наматывая бегущий канат, черное колесо копра.

Киношники, кажется, решили создать полную достоверность. Когда я заметил над дверями шахтоуправления портрет генералиссимуса, которого пять минут назад там не было, я остановился. Конечно, они могли повесить любой портрет. Но теперь не было никакой киногруппы, а на том месте, где она располагалась, паслись козы.

Мимо проехал конный милиционер в старой форме с красными погонами, обдав нас дегтярным запахом сапог.

— Командир, ты не заблудился? — спросил я его.

— Кто будете? — строго вымолвил он и остановился. — Артисты?

Конь замотал головой, отгоняя лезущих в глаза мух, прилетевших за ним.

— Ага, из Голливуда, — сказал Ивановский. — Приехали за опытом.

— Откуда? — Милиционер, вдруг дернув повод, повернул на нас коня. — Документики есть? — Смотрел весьма враждебно. Должно быть, крепко перевоплотился.

— Вот сейчас выдерну тебя да набью ж..., — посулил Ивановский. — Ковбой сопливый!

— Ты — меня? — крикнул милиционер.

Мы повернулись, пошли прочь. Он приказал остановиться, пригрозил пистолетом. Спустя мгновение за спиной трахнуло два выстрела. Впереди нас ни с того ни с сего в земле пропахало две бороздки, раскидав мелкий щебень. Пахнуло сгоревшим порохом. Выходит, патроны были не холостые.

Мы остановились, он велел возвращаться на шахту и поехал за нами, напряженный от своей нелепой шутки.

Возле деревянной коновязи мы подождали, пока он заматывал повод, потом вошли в здание. В большом помещении первого этажа толпилось множество людей. Они сидели на лавках, подоконниках, подпирали стену у окошка с надписью «Касса». Увидев нас, зашумели: «Деньги привезли!» Массовка впечатляла, даже казалась чересчур достоверной из-за женщин богатырского вида, одетых в брезентовые робы. Впрочем, в сорок девятом году женщины еще работали под землей.

Милиционер завел нас в пустую комнату, снова потребовал документы, приказал вытряхнуть все из карманов. Он снял фуражку, кинул на стол. Стрижен он был под полубокс, с коротким темным чубчиком, затылок и виски щетинились. Он был ниже нас на полголовы, поуже в плечах, явно слабее. Он предупредил, что считает нас подозрительными личностями, а если будем сопротивляться, продырявит нам башки; если мы простые люди, то нас отпустят; если же американские шпионы, то нам крупно не повезло, он недаром служил в разведроте на 1-м Белорусском фронте.

— Шизоид! — прокомментировал Ивановский. — Ты хоть не хватайся за свою дуру. Там же боевые патроны.

Мы выложили на застеленную газетой столешницу рядом с черным телефоном карманную всячину: ключи, деньги, сигареты. Сперва он ухватился за деньги. Повернул десятку к свету, настороженно скользнул взглядом в нашу сторону, не видя нас, а лишь оценивая наши движения, потом снова просветил купюру.

— Денежки-то не наши, — весело сказал он. — И курево заграничное. Попались, что ли, шпионы? За дураков нас считали, не могли замаскироваться получше?

Через минуту мы стояли лицом к стене, а свихнувшийся милиционер звонил своему начальству, наверное в желтый дом, и сообщал, что задержал двух вражеских агентов, облаченных в синие штаны о иностранными надписями, а также обнаружил при них явно фальшивые дензнаки и заграничные сигареты.

Мне стало казаться, что это все не шутка. Я поверил ему: он видел в нас что-то враждебное.

Я стал внимательно осматривать комнату и увидел, что она совсем недавно отремонтирована, на полу возле плинтусов еще заметны брызги побелки, а дверная коробка даже не покрашена. Для помещения старой шахты это было странно.

Милиционер разрешил мне подойти к столу, посмотреть на расстеленную газету. Число и год! Девятое сентября 1949 года, пятница. От нее пахло типографской краской. Я мазнул пальцем по клише. На полях протянулся черный след. Свежая?!

— Значит, сейчас сорок девятый год? — спросил я.

— А по-твоему, какой?

Я попросил его приглядеться хотя бы к году выпуска наших денег, он же вытащил свои, большеформатные, отпечатанные в сорок седьмом.

Минут десять мы убеждали милиционера, что настоящие шпионы уж наверняка знают, какие деньги ходят в стране, что мы актеры из киногруппы, снимающей научно-фантастический фильм о будущем.

— Актеры? — не поверил он. — Какой фильм у нас недавно снимали? Знаете?

— "Большая жизнь", — вспомнил Ивановский. — «Спят курганы темные, солнцем опаленные...» Вот он эту песню сочинил. — Кивнул на меня. — Ему за эту песню на самом верху руку жали. Что, брат, не узнаешь? Вот смеху-то будет: бдительный милиционер сразу двух трумэновских агентов задержал!

— Ладно, бывает, — подхватил я. — Если б его предупредили, что снимают кино, а так ведь и в самом деле — на лбу не написано.

— Значит, артисты? — улыбнулся милиционер.

— Артисты.

— А какое у вас там будущее? Лет через пятьдесят?

— Лет тридцать. Может, чуть больше. Как раз твои дети будут взрослыми мужиками. Есть дети?

— А как же. Два пацана! Да, любопытно заглянуть годков на тридцать... Война с Америкой будет, как думаете?

— Не будет, — сказал Ивановский. — Ты свое уже отвоевал, это точно. Тут пожрать есть где-нибудь? Хотя бы кусок какой-нибудь колбасы.

— Ишь, чего — колбасы! Тут в буфете одни пирожки да красная икра.

— Тащи, что есть! Через тридцать лет икру вспоминать будешь...

Милиционер выглянул в коридор, распорядился и вернулся к нам, хитровато улыбаясь и почесывая затылок. Он не хотел нас оставлять до приезда своего начальства.

— А хорошо, что войны не будет, — сказал он. — Еще пожить надо. Хорошая жизнь скоро будет.