На третий день расстояние между нами было около десяти часов. По словам одного хуторянина, мексиканцы ехали быстро, остановки делали короткие, и производили впечатление людей, боящихся преследования. Вместе с ними был и мул, но описанию которого мы узнали, что это были именно те мексиканцы, за которыми мы гонимся.

Несмотря на то, что мы ехали очень быстро и заметно догоняли мексиканцев, Гайнен находил нашу езду очень медленной и пребывал в нетерпении. Он говорил редко. Если же заговаривал, то единственно только для побуждения к большой быстроте и, если бы я не сдерживал его нетерпения, то, в конце концов, наши лошади пали бы от слишком быстрой езды, и мы должны были бы, конечно, прекратить нашу погоню.

Вскоре мы получили сведения от хуторянина, что мексиканцы повернули к морю, вместо того, чтобы ехать в глубь страны.

Вечером того же дня мы узнали, что они поехали по направлению к городу Сан-Льюнс-Обиспо. Расстояние между нами было только шесть часов. Необходимо было дать отдохнуть замученным лошадям, так что в Сан-Льюнс-Обиспо мы рассчитывали приехать только на следующий день.

– Завтра, – сказал Дик, – завтра я отомщу или умру.

Мы приехали в этот город в полдень. Новое разочарование ожидало моих товарищей.

Сан-Льюнс был морским портом. Утром небольшое судно отправилось из этого порта в Мацатлан, и мексиканцы были на его борту.

Мы опоздали только на один час. Всякая мысль о дальнейшем преследовании была бы чистым безумием. Пока мы прибыли бы в Мацатлан, они могли уехать на целые тысячи миль во внутренние земли Мексики. Никогда я не был свидетелем такого отчаяния, какое проявил в этот момент Гайнен. Казалось, что все шансы настичь мексиканцев, поступивших с ним так бесчеловечно, были на нашей стороне, и эта надежда поддерживала его. Когда же мы были совсем у цели, на него обрушилось новое несчастие.

– Было бы безумием преследовать их дальше, – сказал он. – Я знал, что догнать их было бы уже большою милостью со стороны судьбы по отношению ко мне. Она зло подшутила надо мною, заставив испытать наибольшее разочарование в своих надеждах, какое я когда-либо испытал в жизни. Я был безумием, рассчитывая на успех.

Я употребил все усилия, чтобы отвлечь его мысли на какой-нибудь другой предмет, но он, казалось, ничего не слышал, что я ему говорил.

Вдруг он вышел из своей задумчивости и с энергией воскликнул:

– Нет! Я буду бороться с судьбою до тех пор, пока Бог не призовет меня к себе. Все проклятия судьбы не заставят меня уступить! Все могущество ада не покорит меня! Я буду жить и бороться со всем этим!

Его дух, после долгого угнетенного состояния, восторжествовал, и теперь, казалось, он снова готов вступить в борьбу с судьбою.

Прибыв на реку Станислав, я навестил Бурного Джека. Гайнен был все время со мною. А потом мы с Гайненом отправились в город, где он получил с родины письмо. Мы зашли в таверну, и Гайнен начал его читать.

Во время чтения им овладело странное беспокойство.

– Вы были моим товарищем, – сказал он, быстро повернувшись ко мне. – Я вам рассказывал кое-что из своей жизни. Прочитайте это письмо и вы узнаете больше. Это письмо от Аманды Мильи.

Я взял письмо и прочитал следующее: «Я поняла, какой вы честный и мужественный человек! Из-за меня с вами поступили несправедливо. У меня не хватило смелости рассказать правду, как к вам попал кошелек, который я вам подарила Ричард! Я люблю вас и любила еще тогда, когда сама была ребенком».

Гайнен, волнуясь, комкал письмо между пальцами, не будучи в состоянии больше читать. Я видел, как он внезапно поднял свои руки к тому месту, где были уши и с глубоким волнением прошептал: «Слишком поздно!»

В следующий момент он поспешно вышел из таверны и сейчас же за тем грянул выстрел. Я бросился вперед, повторяя невольно слова товарища: «слишком поздно!». Передо мною лежал бездыханный уже труп.

Мы с Бурным Джеком похоронили тело моего несчастного товарища-неудачника. С ним в гроб мы положили шелковый кошелек и письмо Аманды.

Как-то в воскресенье днем я гулял в Соноре и, следуя за толпой, вышел на «Plaza de los Toros», то есть на площади, где происходили бои быков.

Антрепренер придумал на этот день совершенно новое развлечение, о котором извещали огромные афиши. В результате больших трудов и издержек был пойман в окрестных лесах серый медведь и в крепкой клетке на колесах привезен в город. Медведь обошелся антрепренеру больше тысячи долларов, так как для того, чтобы его привезти, приходилось строить специальные мосты через пропасти, овраги и реки.

Для представления на этот день было заготовлено несколько диких быков, но гвоздем спектакля предполагался бой быка с медведем.

Я раза три видел бой быков и после третьего раза решил никогда больше на это зрелище не ходить, но в этот день решил пойти – не ради боя быков, а чтобы посмотреть на несравненно более редкий и интересный спектакль – на сражение быка с медведем.

Заплатив два доллара, я вошел в полукруг и занял место на одной из скамей. Спектакль открылся боем быков. Быстро был убит первый бык. Второй бык оказался интереснее и, прежде чем его убили, свалил и долго таскал по арене тореадора, который тоже оказался мертвым.

Наконец настала очередь медведя и быка.

Клетку с медведем выкатили на арену, на которую вывели вслед за тем одного из быков. Быка хозяин цирка выбрал довольно мелкого и тощего. В этом было видно явное желание, чтобы победителем оказался не бык, а медведь. Тут был простой расчет: бык стоил, самое большее, двадцать пять долларов, а медведь обошелся в тысячу. Если медведь уцелеет, его можно будет использовать еще раз для другого представления.

Наружность быка вызвала в публике большое разочарование. Послышалось даже кое-где шиканье. Клетку с медведем отворили, освободив его лапу от цепи и толкнув его в спину, чтобы он вышел из клетки.

Бык, увидав перед собой медведя, так как его уже успели раздразнить, пришел в ярость. Нагнув голову и выставив вперед рога, он кинулся на медведя. Тот встретил быка очень оригинально: лег на землю и так свернулся, точно еж, подставляя быку наименее уязвимые части своего тела. Бык со всего размаха ударил его рогами; тогда медведь, разом вскочив, повернулся и обеими своими могучими лапами ухватил быка за шею. Бык очутился как в железных тисках и, несмотря на все усилия, не мог из них освободиться, не мог даже двинуться ни туда, ни сюда. Ему оставалось только громко мычать, что он и делал.

Антрепренер, желая выручить быка, приказал одному служителю разлить противников водою. Служитель подбежал c ведром и вылил из него всю воду на медведя. Медведь выпустил быка, кинулся на служителя, моментально подмял его под себя и принялся его рвать и терзать лапами и клыками.

Из мест для публики загремели пистолетные выстрелы. Тучи пуль летели в медведя, вся шкура его была в один миг превращена в решето, но смертельной оказалось только одна пуля, попавшая зверю в глаз и проникшая в мозг.

Служителя не задела ни одна пуля. Он был тяжело изранен лапами и клыками косолапого актера, но остался жив.

При этом я заметил одну особенность: ни гибель тореадора, ни увечье служителя, ни громовые залпы из револьверов, сопровождавшиеся громадными облаками дыма, не вызывали никакой особой сенсации среди дамской половины зрителей. Синьоры и сеньориты преспокойно сидели на своих местах и, как ни в чем не бывало, покуривая пахитосы, словно перед ними было не кровавое зрелище, а исполнялось какое-нибудь веселое фанданго.

Бурный Джек сыграл очень большую роль в моей жизни, поэтому я нахожу нужным передать читателям его биографию в том виде, как он мне ее сам рассказал во время наших совместных прогулок.

– Первые мои детские воспоминания далеко не радостны, – так говорил мне Бурный – Мой отец часто напивался и в таком состоянии не мог, бывало, двинуться с места. Мать моя била его тогда чем попало, в результате чего лицо отца было всегда покрыто царапинами и синяками. Со мной мать обращалась не лучше; наше терпение удивляло соседей. Когда мне было около тринадцати лет, мои родители пришли к убеждению, что они не могут более прокормить самих себя, а уж меня и подавно. При помощи друзей они, в конце концов, попали в работный дом, куда вместе с ними был взят и я. Отец и мать пробыли в работном доме недолго: через год оба умерли. Я был отдан в ученики в пекарню, или, правильнее сказать, просто-напросто продан пекарю.