Аадниель хватает одежду поселенца в охапку и бежит к дороге, где последний, чтобы хоть немного разогреть окоченевшие члены, забавно болтается, держась за боковину телеги — словно висящее на веревке нижнее белье. Однако то, что Кийр видит сверх того, не доставляет ему ни малейшей радости. Со стороны леса на хорошей рыси приближается какой-то господин в блестящей рессорной коляске. «Кто бы это, черт побери, мог быть? — думает Кийр, морщась. — И чего он, стервец, именно теперь тут разъезжает?» И обращаясь к поселенцу, портной приказывает:

— На, натягивай быстрее одежду и проваливай домой! Да пошевеливайся, не то по башке получишь!

— Как же мне пошевеливаться, мил-господин, ежели я застыл весь, как есть закостенел! Ну, нашли что-нибудь у меня в кагманах?

— Поторопись и не болтай!

Однако не успевает поселенец еще и наполовину одеться, как блестящая рессорная коляска уже останавливается возле них, и великолепная выездная лошадь фыркает Кийру прямо в ухо.

— Какая такая пьеса тут разыгрывается? — спрашивает барственного вида господин, привалившись к краю своей роскошной коляски. И не дожидаясь ответа, продолжает:

— Это ты, Кийр? Что за цирк вы с этим голым и синим человеком устроили?

— Ничего особенного, дорогой школьный друг Тыниссон. Мы просто так. Это мой старый знакомый и соратник, поселенец… поселенец…

— Ну и ну, старый знакомый и соратник, а сам даже имени его не знаешь.

— Знать-то я знаю, да вот из головы вылетело.

— Моя фамилия Юугик, уважаемый господин. Я поселенец, оттуда, из-за леса.

— Ладно, поселенец так поселенец, а чем вы тут занимаетесь, полуголый, на зимнем холоде?

— Ох, господин, — Юурик высмаркивается и вытираем слезящиеся глаза. — Что я сейчас полуголый — это еще не так стгашно. Только что я и вовсе голым был.

— Это зачем же?

Поселенец пересказывает свою историю с начала и до конца, он даже не пытается скрыть, что вчера выкинул очень глупую шутку и что «тепегь» господин «Кийг» обыскал его одежду.

— Он боялся, что пги мне какое-нибудь огнестгельное огужие и что я собигаюсь его застгелить.

— И в то время, как он искал оружие, вы стояли тут совершенно голый?

— Да, почти совегшенно голый.

— Кийр! — свирепо рявкает Тыниссон. — Нет, не отходи в сторону, я тебя все равно достану, сегодня у меня нога не болит. А ежели я даже и не смогу тебя изловить, беды не будет. Небось, суд в этой истории разберется; не забывай, я свидетель, я видел, как ты мучил этого человека. Погоди чуток, я слезу с коляски и скажу тебе пару слов!

— О чем это ты собираешься со мною говорить?

— Сейчас увидишь.

Тыниссон неожиданно легко спрыгивает с коляски и вот уже стоит лицом к лицу с портным.

— А знаешь ли, сколько ты за свою выходку получишь, ежели дело до суда дойдет? Ну так я тебе объясню: не один добрый год принудиловки.

— Не болтай чушь! Лучше скажи, куда ты ездил, да возьми меня в коляску, отвези в Паунвере.

— Я — тебя? В свою коляску?! — Лицо толстяка багровеет. — Скорее я возьму в нее воз свиного г…, чем тебя! Скотина!

Не успевает портной опомниться, как получает две полновесные оплеухи — одну справа, вторую слева.

— Ну вот, так твое равновесие останется при тебе, — произносит Тыниссон, — так тебе не придется падать ни гуда, ни сюда. А теперь — и мигом! — марш домой, не то я тебе так накостыляю, что от тебя одна вонь останется! — И обращаясь к пильбастескому поселенцу, Тыниссон спрашивает: — Куда вы собирались ехать?

— Вообще-то… — произносит бедняга дрожащим голосом, — собигался поехать к господину Кийгу пгосить пгощения за вчегашнюю стгельбу.

— Просить прощения — у Кийра?! Пусть-ка сперва отсидит свое, а после поглядим, что с ним дальше делать. А теперь оденьтесь как следует, подстегните лошадь, поезжайте домой да выпейте горячего чаю. И ежели Кийр вздумает еще заявиться к вам в дом, всадите ему в задницу пулю. А пока что не бойтесь — я глаз с него не спущу, я погоню его в Паунвере, словно свинью на выгон. К тому времени вы давно уже будете дома. И держите всегда револьвер в кармане — кто этого дьявола, портного, знает!..

— Ой, благодагю, благодагю, господа! — Поселенец разворачивает лошадь, отвешивает Тыниссону низкий поклон и направляется в сторону леса.

— Ну, дорогой школьный друг, шагом марш! А ежели попытаешься дать стрекача, пошлю тебе вслед целую дюжину свинцовых бобов.

— Неужели ты и впрямь не подвезешь меня? — канючит портной.

— Нет. Шагай рядом с лошадью! А скоро и на рысь перейдем, тогда дело пойдет быстрее. Долго ли мне этак тащиться?!

— Выходит, я тоже должен бежать рысью?

— Да хоть галопом, но попробуй хотя бы на полшага отстать от лошади, тут уж я поддам тебе жару! Заруби это себе на носу.

— Гхм… Скажи хотя бы, с чего это ты на меня так озлился? Что я плохого тебе сделал?

— Зачем мучаешь других людей, ну, к примеру, этого беднягу-поселенца? Он ведь не в тебя выстрелил. Я и сам у себя дома почитай каждый день стреляю, так ведь это не значит, будто я убиваю людей.

— Но пугать тоже нельзя. У меня живот схватило.

— У тебя всегда живот схватывает.

— Вовсе не всегда, а только если меня кто испугает.

— Ишь, какой младенец, он выстрела револьвера боится! А еще на войне был… Ах да, ты так был на войне, что ничего, кроме скрежета крысиных зубов, и не слышат. Я тут чуток подзабыл, с каким воякой имею дело.

— Не придуривайся! Лучше скажи, куда это ты ездил такой расфуфыренный?

— А тебе и это знать надо! Ну так и быть: ездил на мызу Линдениус.

— А-а… Небось, свататься?

— Ясное дело, а то как же.

— Гм… А где же сват?

— Свата и не было. Тебя найти не сподобился, не то быть бы тебе сватом. Иди садись в коляску, сколько можно так волочиться! Эдак мне и к вечеру домой не попасть, а оставить тебя без присмотра я тоже не могу, чего доброго, назад побежишь да вконец заклюешь этого Юурика, или как там его зовут.

— Но там, возле Айзила, меня ссадишь, — Кийр проворно забирается в коляску. — Мне надо переговорить со своей свояченицей.

— Надеюсь, ее ты все же не разденешь догола, как раздел поселенца?

— Ну и похабник же ты!

— Еще вопрос, такой ли уж похабник. У Либле есть что о тебе порассказать.

— Этого Либле пора бы повесить! — шипит портной ядовито.

— Ох-хо! Неужто не знаешь — дыма без огня не бывает.

— Либле дымит и без огня. Одноглазому прохвосту всегда есть дело до всех, кто только живет на свете.

— Точь-в-точь как и тебе. Видишь, ты даже в разбойники с большой дороги подался! Неизвестно еще, осталось ли что в карманах бедняги Юурика?

— Черт толстопузый! — Выругавшись, Кийр спрыгивает на дорогу и сразу сигает на другую сторону канавы.

— Ха-ха! Теперь можешь идти, куда вздумается, — смеется вслед ему Тыниссон. — Поселенца тебе уже не догнать, а дома у него есть револьвер, это ты и сам знаешь.

— Попридержи язык, старый толстяк! — Портной грозит кулаком хуторянину из Кантькюла. — Знаю я, куда ты ездил! Твоя лошадь и коляска — краденые. Прежде у тебя такого выезда не было.

— Погоди же, чертова шкура! — Тыниссон останавливает коня и тоже спрыгивает на дорогу.

Но — поздно: убегающая фигура Кийра маячит уже среди поля, словно некое привидение.

Тыниссон не считает нужным хотя бы шаг вслед беглецу сделать, тем более, что великолепный конь нетерпеливо роет копытом дорогу, готовый каждую минуту сорваться с места.

— Счастливого пути! — кричит кантькюлаский хуторянин вслед рыжеголовому. — Теперь я вижу, что ты нацелился в Паунвере, до Юурика тебе сегодня уже не добраться.

Тыниссон садится в коляску и, щадя копыта красивого животного, неспешно направляется к своему хутору, па сердце у толстяка спокойно: небось, его «дорогой школьный друг» теперь уже не опасен для бедняги поселенца.

А Кийр, быстрый, с какой стороны его ни возьмешь! [27]

— мчится по неровностям поля прямиком в Паунвере, подгоняемый страхом и дурными предчувствиями. — «А что, если этот дьявол и впрямь передаст меня в руки правосудия за разбой на дороге? Что мне тогда делать? Кой черт дернул меня обругать его вором, ведь на самом-то деле он вовсе не вор, а зажиточный хуторянин и в состоянии купить себе хоть две коляски и двух рысаков! Черт бы побрал мой дурацкий язык!»