— Неужели вы хотите, чтобы я раскаялась в своем доверии к вам?

— У молодых девушек воображение, видимо, работает быстрее, чем у женщин! — ответил он, улыбаясь.

— Девушка может потерять больше, чем женщина.

— Это правда! Надо быть осторожным, когда владеешь сокровищем.

— Оставим этот язык и поговорим серьезно, — сказала она. — Вы даете бал в Сен-Джемсе. Говорят, у вас там склады, арсеналы и резиденция вашего правительства... Когда будет бал?

— Завтра вечером.

— Вас не удивит, господин де Бован, что женщина, жертва клеветы, с женским упорством хочет добиться блистательного удовлетворения за те оскорбления, которые ей нанесли, и, конечно, в присутствии свидетелей перенесенных ею оскорблений. Поэтому я хочу попасть на ваш бал. Прошу вас, будьте моим защитником с той минуты, как я появлюсь там, и до той минуты, как я уйду... Мне не надо вашего честного слова, — сказала она, видя, что он приложил руку к сердцу. — Я ненавижу клятвы, они слишком похожи на предосторожность. Скажите только, что вы обязуетесь охранять меня от всякого преступного или позорного посягательства. Обещайте мне искупить свою вину, объявив, что я действительно дочь герцога де Верней, но обойдите молчанием те бедствия, на которые меня обрекло отсутствие отеческого попечения, и мы будем квиты. Ну? Два часа быть на балу покровителем женщины — разве это слишком дорогой выкуп?.. Право, больше вы не стоите... Ни одного обола!

И улыбкой она лишила эти слова всей их горечи.

— А что же вы потребуете за мое ружье? — смеясь, спросил граф.

— О, больше, чем за вас самого!

— Что же именно?

— Молчания! Поверьте мне, Бован, женщину может разгадать только женщина. Я уверена, что, если вы обмолвитесь хоть одним словом, я могу погибнуть в пути. Вчера несколько пуль предупредили меня, с какими опасностями я могу повстречаться на дорогах. О, эта дама искусная охотница и не менее ловкая камеристка. Ни одна горничная не раздевала меня так проворно, как она. Пожалуйста, постарайтесь, чтобы мне не пришлось опасаться на балу чего-либо подобного...

— Вы будете там под моей защитой, — гордо ответил граф. — Но, стало быть, вы поедете в Сен-Джемс ради Монторана? — грустно спросил он.

— Вы хотите знать больше, чем знаю я сама, — со смехом сказала она. — А теперь ступайте, — добавила она, помолчав. — Я сама выведу вас из города, ведь вы здесь воюете друг с другом, как каннибалы.

— Значит, хоть немножко, но вы принимаете во мне участие? — воскликнул граф. — Ах, мадмуазель! Позвольте мне надеяться, что вы не останетесь равнодушны к моей дружбе, ибо мне надо довольствоваться только этим чувством, — добавил он с фатовским видом.

— Какой прорицатель! — сказала она с тем веселым выражением, которое принимают женщины, когда хотят сделать признание, не роняя своего достоинства и не выдавая тайны своего сердца.

Затем она надела шубку и проводила графа до Колючего гнезда. Дойдя до конца тропинки, она сказала:

— Господин де Бован, никому ни слова, даже маркизу. — И она приложила палец к губам.

Осмелев от ласкового взгляда мадмуазель де Верней, граф взял ее за руку, и она милостиво это разрешила; он нежно поцеловал ей руку.

— О мадмуазель! Располагайте мною, я ваш на жизнь и на смерть! — воскликнул он, увидев себя вне опасности. — Но хотя я обязан вам не менее, чем своей матери, мне будет очень трудно ограничиться только чувством признательности...

И он быстро пошел по тропинке. Мари подождала, пока он не поднялся на скалы Св. Сульпиция, а затем, удовлетворенно покачав головой, тихо сказал себе:

— Этот толстяк готов отдать за спасение своей жизни больше, чем жизнь. Я без труда могла бы сделать из него покорную мне тварь! Тварь или творец — вот что отличает одного мужчину от другого!

Не закончив свою мысль, она подняла к небу взор, полный отчаяния, и медленным шагом вернулась к воротам Св. Леонарда. Там ее ждали Юло и Корантен.

— Еще два дня! — воскликнула она. — И тогда... — она умолкла, заметив Корантена.

— И тогда он падет от ваших пуль, — сказала она Юло на ухо.

Юло отступил на шаг и с неописуемым выражением насмешки посмотрел на эту девушку: ни ее манеры, ни лицо не говорили хотя бы о малейших угрызениях совести. Женщины отличаются замечательным свойством не размышлять о самых дурных своих поступках, когда их увлекает чувство; даже в их притворстве есть какая-то естественность, и только женщины могут совершить преступление, лишенное низости. Чаще всего они не знают, как все это случилось.

— Я отправляюсь в Сен-Джемс на бал, который дают шуаны...

— Но отсюда до Сен-Джемса пять лье, — прервал ее Корантен. — Хотите я буду вас сопровождать?

— Нет, — ответила она, — вас слишком занимает то, о чем я никогда не думаю... ваша персона.

Презрение, которое Мари выказывала Корантену, очень нравилось Юло, и, когда она повернула от ворот к церкви Св. Леонарда, он скорчил от удовольствия обычную свою гримасу. Корантен проводил девушку взглядом, и на лице его вспыхнуло сознание своей роковой власти над этим обворожительным созданием; он считал возможным подчинить себе Мари, управляя ее страстями, и таким путем когда-нибудь завладеть ею. Мадмуазель де Верней, вернувшись домой, поспешила обсудить со своей служанкой вопрос о бальном наряде. Франсина, привыкшая повиноваться своей госпоже, не пытаясь проникнуть в ее намерения, порылась в баулах и предложила греческий туалет. В ту пору во всем господствовал греческий стиль. Мари одобрила этот наряд; он уместился в небольшой легкой картонке.

— Франсина, дитя мое, я отправлюсь в путь по лесам и горам. Хочешь остаться дома или пойдешь со мною?

— Остаться! — воскликнула Франсина. — А кто же вас оденет?

— Куда ты положила перчатку, которую я тебе дала?

— Вот она.

— Пришей к ней зеленую ленту; а главное — захвати денег.

Заметив, что Франсина взяла монеты новой чеканки, она воскликнула:

— Этого еще не хватало! Ведь нас убьют из-за них! Пошли Иеремию разбудить Корантена... Нет, этот негодяй пойдет за нами следом! Лучше пошли попросить у командира от моего имени несколько экю по шести франков!

С чисто женской догадливостью, не упускающей никаких мелочей, она предусмотрела все. Пока Франсина заканчивала сборы к этому непостижимому для нее путешествию, Мари попробовала подражать крику совы и научилась в совершенстве воспроизводить сигнал шуанов. В полночь она вышла из города воротами Св. Леонарда, выбралась на тропинку, которая вела к Колючему гнезду, и смело двинулась впереди своей спутницы через Жибарийскую лощину, ступая твердым шагом, ибо ее воодушевляла сильная воля, всегда придающая телу и поступи человека что-то могучее. Не получить насморка, возвращаясь с бала домой, для женщины нелегкое дело, но когда ее сердцем владеет страсть, тело ее словно вылито из бронзы. Даже храбрый мужчина долго бы колебался в душе, прежде чем решиться на такой дерзкий шаг, но лишь только мысль о нем улыбнулась мадмуазель де Верней, опасность обратилась для нее в приманку.

— Вы отправились в путь, а не попросили у бога помощи, — сказала Франсина и, обернувшись, посмотрела на колокольню Св. Леонарда.

Набожная бретонка остановилась и, сложив руки, прочитала молитву святой Анне Орейской о благополучном исходе путешествия. Мари стояла неподвижно и смотрела задумчивым взглядом то на простодушное лицо своей горничной, погрузившейся в горячую молитву, то на игру лунного света, когда он, падая с облачного неба, проскальзывал сквозь прорези колокольни, придавая граниту легкость филиграни.

Путницы быстро дошли до лачуги Налей-Жбана. Звук их шагов, как ни был он легок, разбудил во дворе собаку — одного из тех огромных псов, которым бретонцы доверяют охрану своих дверей, запирающихся простой деревянной щеколдой. Почуяв чужих, пес подбежал к ним и залаял так грозно, что им пришлось отступить на несколько шагов и позвать на помощь, но в доме никто не пошевелился. Мадмуазель де Верней подала сигнал, подражая крику совы; тотчас же пронзительно скрипнули ржавые петли двери и показалось угрюмое, хитрое лицо Налей-Жбана, поспешно вскочившего с постели.