— Мне надо быстро добраться до Сен-Джемса, — сказала Мари, показывая надзирателю за Фужером перчатку маркиза де Монторана. — Граф де Бован сказал, что ты будешь моим проводником и защитником в дороге. Так вот, Налей-Жбан, достань нам, голубчик, двух ослов под седлом и приготовься проводить нас. Время дорого. Если мы завтра к вечеру не попадем в Сен-Джемс, нам не видать ни Молодца, ни бала.
Ошеломленный шуан взял перчатку, повертел ее в руках и зажег смоляную свечу толщиною с мизинец, а цветом напоминавшую коврижку. Такие свечи ввозят в Бретань из Северной Европы, и, как все, что видишь в столь своеобразном крае, этот товар свидетельствует о полном неведении самых простых основ торговли. Налей-Жбан заметил на перчатке зеленую ленту, поглядел на мадмуазель де Верней, почесал за ухом, осушил жбан сидра, предложил стакан красавице гостье и, усадив ее за стол на глянцевитую скамью из каштана, отправился разыскивать ослов. Тусклый лиловатый свет экзотической свечи не мог затмить прихотливой игры лунного сияния, разукрасившего сверкающими бликами черные тона потолка и мебели в этой закоптелой хибарке. Мальчик удивленно поднял свое хорошенькое личико, а над его пышными кудрями виднелись розовые морды и выпуклые блестящие глаза двух коров, просунувших головы сквозь дыры в стенке хлева. Пес — взгляд его был далеко не глупее, чем у людей в этой семье, — казалось, рассматривал незнакомых ему посетительниц с таким же любопытством, как и мальчик. Живописец долго бы любовался ночными эффектами этой картины, но Мари совсем не хотелось вступать в разговор с Барбетой, которая, словно призрак, поднялась на постели и уже широко раскрыла глаза, узнав недавнюю гостью; чтобы избавиться от неизбежных вопросов Цапли и зловония этой берлоги, девушка вышла во двор. Она быстро поднялась по лестнице, вырубленной в скале, приютившей хижину Налей-Жбана, и залюбовалась бесконечным разнообразием видов, ибо с каждым шагом вверх, к высотам, или вниз, к долинам, менялись виды, открывавшиеся взору. Луна окутывала светлой дымкой долину Куэнона. Для женщины, таившей в сердце отвергнутую любовь, была, конечно, сладостна та меланхолия, какую пробуждает в душе человека мягкое лунное сиянье, фантастический облик темных утесов и переливы светлых красок на воде. В эту минуту тишину нарушил крик осла; Мари поспешно спустилась к лачуге шуана, и они двинулись в путь. Налей-Жбан, вооруженный охотничьей двустволкой и облаченный в одежду из козьих шкур, походил на Робинзона Крузо. Угреватое, морщинистое его лицо едва виднелось из-под широкополой шляпы, которую бретонские крестьяне по традиции носят и до сих пор, гордясь завоеванным в долгие века рабства правом носить этот старинный головной убор феодалов. Маленький ночной караван, двигаясь под охраной проводника, чья одежда, движения и фигура имели в себе что-то патриархальное, напоминал «Бегство в Египет» — творение сумрачной кисти Рембрандта. Налей-Жбан старался избегать большой дороги и повел незнакомок по бесконечному лабиринту путей Бретани.
И только тогда мадмуазель де Верней поняла, что такое война шуанов. Проезжая по узким дорогам, она могла составить себе истинное представление о характере местности, которая с горных высот казалась ей восхитительной; лишь проникнув в глубь этого края, можно постигнуть таящиеся в нем непреодолимые трудности и препятствия. С незапамятных времен каждое крестьянское поле огорожено здесь земляным валом призматической формы высотою в шесть футов; по его гребню растут каштаны, буки и дубы. Эти валы носят название живые изгороди (как и в Нормандии); длинные ветви деревьев, увенчивающие их, обычно протягиваются над дорогой и, переплетаясь, образуют огромный свод. Дороги, угрюмо стиснутые стенами из глинистой земли, похожи на крепостные рвы, и если только гранит, который в этих местах почти везде выходит на поверхность почвы, не создает на дорогах нечто вроде бугристой мостовой, они обычно покрыты такою непролазной грязью, что самый маленький воз должны тащить две пары волов или две низкорослые, но сильные лошади местной породы. Топкая грязь на этих дорогах — явление столь заурядное, что поневоле установился обычай прокладывать в поле, вдоль земляного вала, тропинку для пешеходов, называемую стежка, — она начинается и кончается с каждым новым участком земли. Для того чтобы перебраться с одного поля на другое, надо всякий раз подняться на земляной вал по нескольким ступенькам, зачастую скользким от дождя.
Нашим путешественникам пришлось преодолевать на этих извилистых дорогах много и других препятствий. Земляные укрепления, окружающие каждый клочок пашни, имеют вход шириной около десяти футов, и вход этот запирается с помощью сооружения, называемого на западе Франции околицей. Околица — это бревно или толстая слега, просверленная на одном конце; отверстие насажено на неотесанный чурбан, который служит осью; на конце слеги, выступающем за ось, подвешен довольно тяжелый камень для противовеса, что позволяет даже ребенку без труда отворять этот оригинальный полевой шлагбаум, другой конец которого упирается в выемку, сделанную в земляной стене. Иногда крестьяне, вместо того чтобы воспользоваться в качестве противовеса камнем, берут для околицы ствол дерева с толстым комлем. Словом, детали такого затвора изменяются в зависимости от изобретательности владельца поля. Нередко околица состоит только из одной слеги, и оба конца ее с помощью глины вмазаны в земляной вал. Иногда же она похожа на квадратные ворота, сделанные из палок, разделенных одинаковыми промежутками и напоминающих перекладины лестницы, положенной набок. Ворота эти отворяют так же, как обычную околицу, и они откатываются в сторону на колесике из цельного дерева. Все эти изгороди, все эти околицы придают местности вид исполинской шахматной доски, где каждое поле образует совершенно изолированную клетку, замкнутую, как крепость, и, как она, защищенную валами. Входы, которые легко оборонять, всегда представляют для нападающих опаснейшее препятствие. В самом деле, бретонский крестьянин, оставляя землю под паром, думает, что он повышает ее плодородие, давая разрастись на ней огромным кустам дрока, и так ухаживает за ними, что в короткий срок эти кусты достигают человеческого роста. Такой предрассудок, вполне достойный людей, складывающих навоз на самом высоком месте своего двора, приводит к тому, что у них пятая часть всей пахотной земли покрыта густыми зарослями дрока, где можно скрыть множество засад. И, наконец, у этих любителей сидра, пожалуй, нет ни одного поля, где не росло бы несколько старых яблонь, опускающих до самой земли свои тяжелые ветви, губительные для всех злаков, что всходят в их тени. А если вы вспомните, как невелики тут крестьянские поля, какие густые, высокие деревья поднимаются вокруг них на земляных насыпях, захватывая своими алчными корнями четвертую часть каждого участка, вы будете иметь представление о сельском хозяйстве и характере местности, по которой в эту ночь проезжала мадмуазель де Верней.
Трудно сказать, что побудило крестьян соорудить эти грозные ограды — эти неисчислимые препятствия, делающие край непроходимым, а войну армий — немыслимой; быть может, причиной тому было желание избежать споров из-за земли, а может быть — весьма удобный для лености обычай держать скот взаперти, для того чтобы не стеречь его на пастбище. Но, как бы то ни было, если шаг за шагом изучить эту местность, станет понятной неизбежность неудачи регулярных войск в борьбе с мятежниками, ибо здесь пятьсот человек могут сопротивляться войскам целого королевства. В этом и был весь секрет военной тактики шуанов. И мадмуазель де Верней поняла, почему Республика вынуждена была подавлять мятеж скорее методами полиции или дипломатии, чем бесплодным применением военной силы. Действительно, что можно было сделать против людей, достаточно сообразительных, чтобы отказаться от захвата городов, но обеспечивающих себе господство в полях, окруженных неразрушимыми укреплениями? Как не вступить с врагом в переговоры, если вся сила этих ослепленных крестьян была в искусном и предприимчивом вожде?.. Мари восхитилась прозорливостью министра, разгадавшего из своего кабинета тайну умиротворения мятежного края. Ей казалось, что она поняла, какими соображениями руководствуются люди, столь могучие, что одним взглядом они охватывают все государство, люди, чьи действия, преступные в глазах толпы, являются лишь игрой исполинской мысли. Эти грозные души словно обладают некоей долей могущества рока или судьбы, даром предвидения, явные признаки которого внезапно возносят их высоко: только что толпа их искала в своих недрах, поднимает глаза и видит, что они уже парят над нею. Такие мысли как будто оправдывали и даже облагораживали мстительные замыслы мадмуазель де Верней, а внутренняя работа души и возникшие надежды усиливали ее энергию, помогали ей переносить непривычное и утомительное путешествие. В конце каждого наследственного клочка земли Налей-Жбан предлагал обеим всадницам спешиться и помогал им взобраться по крутому подъему, а когда полевая стежка обрывалась, им приходилось снова садиться на ослов и ехать проселочными дорогами, где загустевшая грязь уже указывала на приближение зимы. Сочетание больших деревьев, высоких земляных валов и глубоких выемок дороги поддерживало в ложбинах сырость, которая то и дело окутывала троих наших путников ледяной пеленой. Изнемогая от усталости, они на рассвете добрались до лесов Маринье. По широкой лесной тропе двигаться стало легче: свод, образованный ветвями, и толстые стволы деревьев защищали от немилости небес, а многочисленные препятствия, которые раньше приходилось преодолевать, теперь исчезли.