В дальнем углу огромной залы, за одним из крайних столов из тяжелого норвежского дуба расположились двое запоздалых собеседников. В одном из них, обладателе небольшой квадратной головы с зачесанными на лоб длинными светлыми волосами, глядевшем своими колючими хитрыми глазками прямо в рот своему собеседнику, без труда можно было узнать шерифа Реджинальда. Второй — пучеглазый, похожий на приплюснутую к морскому дну глубоководную рыбину — был Таумент.

— Но где гарантии, что этот лесной разбойник заставит плясать тупоголового Торстведта под свою дуду? Ты сам знаешь, норвежец не так уж прост, и прошибить его ледяную волю что силой, что хитростью — вовсе нелегко. Даже если Робин Гуд убедит норвежца выполнить наши условия, Торстведт все равно так просто не откажется от своей доли в нашем тайном предприятии, — Таумент прищелкнул языком. — Да, тут можно ожидать самого непредвиденного поворота событий.

Тут словно какая-то мышь царапнула его изнутри — Таумент отбросил в сторону кусок дичи и быстро стал поглаживать жирный подбородок.

— То есть какого-такого поворота? — проницательный Реджинальд сосредоточил острый взгляд на лице собеседника.

Таумент действительно казался несколько озабоченным. Более того, он словно чего-то испугался.

— Сейчас, наверное, уже за полночь, — стал рассуждать лондонский делец, словно сам с собою. — Если наши условия все-таки не будут выполнены, то на закате завтрашнего дня мы, разумеется, казним пленников. В том числе и датчанина. Тянуть нам незачем. Но что, если…

Шериф внимательно следил за ходом мысли Таумента. Ему казалось, что и сам он начинает понимать, с какой стороны тот увидел опасность. Однако через мгновение Реджинальд уже громко смеялся.

— Ты испугался шайки лесных оборванцев? Но не волнуйся, я уже обо всем позаботился. Караулы усилены, а в западной башне я удвоил охрану.

Но в своих недобрых предположениях прозорливый Таумент пошел еще дальше.

— Но что, если, — продолжал он в прежнем духе, — что, если Торстведту удастся подбить своих мордоворотов, которые кутят сейчас в восточном предместье. Тех самых, которые увязались вслед за моими ребятами из Бристоля. А бойцы-то у него — дай бог, не хуже бристольцев.

Шерифа слегка перекосило. Он быстро смекнул, какое расстояние от Селькиркского леса, где, по его предположению, находился Торстведт до Ноттингемского предместья.

— Я сейчас же распоряжусь дать тройную охрану еще и на восточную сторону, — резво отозвался шериф. Таумент громко причмокнул и заулыбался.

— Что тебя так развеселило? — удивился Реджинальд.

— Хорошее винцо, — Таумент поставил кубок на место. — А ты, я вижу, взбудоражен. Шайка разбойников, двадцать пьяных скандинавов — разница-то какая? Неужели они могут представлять серьезную опасность для неприступного Ноттингема с его опытнейшим шерифом?

— Разумеется, нет, — проглотил язвительный намек Реджинальд. — Так я распоряжусь об укреплении Восточной стены?

Шериф встал и начал пробираться через пиршественную залу. Ее центральная часть была перегорожена длинными столами с многочисленными яствами, рогами и кубками, многие из которых были перевернуты, некоторые — осушены лишь наполовину, другие — сброшены на и без того нечистый пол. За столами, полусидя-полулежа, располагались несколько смертельно пьяных рыцарей.

Торопливо пробегая мимо столов, Реджинальд недовольно пнул ногой одного из кутил. Тот хотел было поднять тяжелую, давно уже ничего не соображающую голову, но не смог и ограничился лишь невнятными проклятиями в адрес то ли папы римского, то ли самого дьявола. Шерифу вдруг представилась весьма неприятная картина неожиданного нападения на Ноттингем с обеих сторон. В его памяти еще были свежи события десятилетней давности, когда Ноттингемская крепость, не без иронии названная Таументом неприступной, пала под натиском повстанцев, которыми руководил все тот же Робин из Локсли.

«Нет, — подумал шериф уже при выходе из залы, — тогда-то все было совсем иначе. Моей вины в том позорном поражении не было. Изменница фортуна стала тогда на сторону Робина. Огромная масса недовольных крестьян по первому свисту этого браконьера поднялась на осаду городских стен. А теперь Робин уже далеко не тот шустрый малый, который своей заговоренной стрелой сбивал муху на лету».

Вспомнив, как изменился Робин за эти десять лет, шериф ощутил даже некоторое удовольствие, забыв о том, что и сам он, бывший когда-то далеко не последним воином, теперь утратил былую верность движений и, уж тем паче, отвагу.

Но все это не могло ускользнуть от Таумента, который пристальным взглядом оценивал своего давнего подопечного.

«Ведь Реджинальд очень неглуп и абсолютно бесчестен, — холодно размышлял Таумент, снова вспомнив о фазаньем крыле. — А эти качества, счастливо сочетаясь в одном человеке, могут повести его ох как высоко и, однако же, Реджинальд никогда не сможет охотиться на королевских оленей. Все, на что он способен, — это убивать фазанов и рябчиков в своем ноттингемском лесу».

В этот момент в залу вбежал запыхавшийся вестовой от Северных ворот. Шериф резко обернулся, почувствовав неладное.

— Через стену пробрались люди. Один караульный убит, один ранен. Сколько людей — неизвестно, судя по всему, не меньше десятка.

Реджинальд мгновенно помрачнел. Самые дрянные его предчувствия, судя по всему, начинали оправдываться. Но моментально овладев собой, он скомандовал:

— К Северным воротам сейчас же привести из города пятьдесят лучников и не меньше двадцати конных. Труби за Коррнеллом. Сейчас же!

Вестовой тут же скрылся. Шериф почувствовал на затылке знакомый давящий взгляд. Обернувшись, он увидел Таумента, лицо которого было искажено не то яростью, не то тревогой.

В эту ночь король Джон долго не мог уснуть. Его давняя привычка спать пару часиков после плотного обеда сыграла с ним злую шутку. Джон страдал. Страдал из-за того, что ни дел, ни забот в это послеполуночное время у него, собственно, и не было. Услышанные накануне слова и даже целые предложения вертелись у него в голове, и отогнать их не было никакой возможности. Король вставал, резко отбрасывая толстое одеяло, набитое гагажьим пухом. Таким же резким движением он пытался убить назойливого комара, пренебрегающего какими бы то ни было иерархическими устоями, одевал легкие соломенные сандалии и подбегал к небольшому полукруглому окну своей опочивальни. Густой аромат замковых лип неприятно бодрил его, а мелкий неразборчивый дождик еще более усиливал возбуждение царственной особы.

«Вот Ричард, он был настоящим щеголем, королем из королей. Как ни верти, но это надо признать. И судьба у него сложилась не в пример моей: настоящий коронованный рыцарь. Да и окружение у него было совсем другое, не то что эти недомерки. Абсолютно не понимают, как управлять моей Англией. Закрыть окно или нет? Если закрою, может быть, этот дурацкий запах не так сильно будет ударять в нос. Но с другой стороны — будет душно… А я одеяло уберу к чертовой матери. Да, абсолютно не умеют управлять. Кругом одни идиоты, и только я… — он вдруг понял, что стоит перед высоким шерифским зеркалом в раме из темного резного дуба, — и только я… О, черт, завтра опять буду вялый».

Джон медленно вернулся в постель. «Эх, если бы это дельце с Торстведтом выгорело, если бы он не был таким идиотом». Джон размышлял, смотря в открытое окно и накрываясь одеялом. «Проголодавшаяся казна могла бы хоть немножко подкрепиться».

Резкий стук деревянной ставни испугал короля. Ночной ветерок захлопнул окно спальни. Раздраженно чертыхнувшись, Джон отбросил на пол ни в чем не повинное одеяло.

Впрочем, все эти ночные кошмары длились не более получаса. К тому моменту, когда над северной, а затем и западной и восточной стенами Ноттингема засигналили тревожные рожки, король Англии Иоанн Безземельный уже спал крепким, детским сном. И снилось ему, что вся Англия загорелась ярким пламенем крестьянских бунтов и восстаний, что все окружавшие его лицемеры и расхитители предали его и перешли в стан неприятеля и, наконец, что сам он, Джон, король английский, призвал к ответу отбившуюся от рук Англию, а затем — Германию, после — Саксонию, а также Швейцарию… Италию… Испанию… Кордобский халифат… Оманский султанат…