Никакого ответа, только стоны, едва слышные, терзающие душу. Напрягши все силы, Синъитиро все же втащил юношу в машину и заметил, что лицо его приобрело какой-то неприятный синеватый оттенок. Из уголка рта по подбородку стекала струйка крови темного цвета, что особенно испугало Синъитиро, поскольку цвет крови свидетельствовал о серьезном повреждении внутренностей.

Тем временем шофер, которого выбросило из машины, с трудом поднялся с земли. Смертельная бледность покрыла его лицо, лоб был сильно поцарапан. С опаской.заглянув в машину, он спросил:

– Вас не ранило?

– Дурак! – крикнул Синъитиро, уверенный в полной виновности шофера. – Если бы только ранило! Случилось несчастье!

Державшийся дрожащими руками за дверцу машины, шофер был до того подавлен, что не мог ничего сказать, лишь издавал какие-то нечленораздельные звуки.

Как ни старался Синъитиро, ему не удалось привести юношу в сознание. Струйка крови, стекавшая по подбородку, становилась все шире, увеличивалась отечность правой щеки.

– Гони что есть духу в Одавару! – обратился Синъитиро к растерянному шоферу. – Ему нужна срочная медицинская помощь, иначе он погибнет.

Словно очнувшись от сна, шофер быстро сел за руль, но отказал мотор, передние колеса были погнуты.

– Машина испортилась… – срывающимся от волнения голосом виновато сказал шофер.

– Тогда необходимо где-нибудь поблизости найти врача. Отсюда недалеко до Манадзуру. К тому же надо заявить в полицию и, если это возможно, позвонить по телефону в Одавару, чтобы немедленно прислали машину.

Повинуясь Синъитиро, шофер побежал выполнять его поручения. Юноша между тем продолжал агонизировать. Глаза его закатились. Синъитиро, приподняв юношу, напряженно всматривался в его лицо, но ничем не мог помочь: смерть подступала все ближе и ближе. Исполненный жалости, Синъитиро в то же время радовался своему спасенью и размышлял о том, каким образом произошла катастрофа. Видимо, опасаясь, что машина упадет в пропасть, юноша открыл дверцу, чтобы выскочить, но машина врезалась в гору, и он вывалился наружу, сильно повредив себе грудь. Случись по-другому, уцелел бы юноша, а Синъитиро и шофер погибли бы. Таким образом, в создавшейся ситуации юноша и его случайный попутчик оказались на разных полюсах: счастья и несчастья. При мысли об этом Синъитиро проникся еще большей жалостью к пострадавшему, который невольно ценой собственной жизни спас Синъитиро.

Вдруг Синъитиро вспомнил про бутылку виски у него в чемодане и, хотя понятия не имел о том, какое действие виски окажет на умирающего, достал ее. Это было единственное, что он мог сделать. Он вытащил виски и осторожно положил голову юноши на сиденье.

Синъитиро влил юноше в рот несколько капель, и во взгляде умирающего, – быть может, под влиянием виски или по какой-либо другой причине, – появились признаки жизни. Из уст вместе со стонами вырвалось несколько слов.

– Вы слышите меня, Аоки-кун [3]? – не переставал громко повторять Синъитиро. – Крепитесь!

Силясь удержать сознание, в любую минуту готовое его покинуть, – так нестерпима была боль, – юноша остановил неподвижный взгляд на Синъитиро. Он, видимо, только сейчас понял, что с ним произошло.

– Ну, что, Аоки-кун, слышите вы меня? Крепитесь. Сейчас приедет врач.

– Спа… сибо, – с трудом произнес юноша, исполненный глубокой признательности к своему попутчику. Он попытался улыбнуться, но помешала боль, снова исторгнувшая из его груди раздирающие душу стоны.

– Потерпите, скоро будет доктор, – растерянно повторял Синъитиро.

Коноша приподнялся, видимо, желая что-то сказать, но задохнулся от кашля. Изо рта у него хлынула кровь, лицо побелело. Смерть уже витала над ним. Это понял даже Синъитиро, ничего не смысливший в медицине, но ему ничего не оставалось, как смотреть на своего несчастного попутчика, который умирал у него на глазах. Сам Синъитиро, пожалуй, был так же бледен, как умирающий.

Солнце, прятавшееся в облаках, грозно надвигавшихся с Тихого океана, скрылось за горизонтом. Стемнело. На дороге не было ни души. Сидя возле умирающего, Синъитиро все острей и острей ощущал одиночество. Стоны юноши перемежались с тихими всплесками разбивавшихся о скалы волн.

Вдруг юноша выплюнул кровь и поднял голову.

– Вам что-нибудь нужно? – быстро спросил Синъитиро.

– Мой… саквояж, – едва слышно ответил юноша.

Синъитиро огляделся и вытащил из-под сиденья небольшой саквояж. Юноша хотел взять его, но силы ему изменили.

– Что с ним делать, с этим саквояжем? – спросил Синъитиро.

В ответ юноша лишь пошевелил губами.

– Открыть?

Юноша не в силах был даже кивнуть головой. Синъитиро стал открывать саквояж, но тот оказался запертым. Не спрашивать же умирающего о ключе, это было бы просто нелепо, и Синъитиро так рванул замок, что кожа вокруг него лопнула.

– Что вы хотели достать из саквояжа? – спросил

Синъитиро, полагая, что там лежит какое-то лекарство. Но против его ожидания юноша ответил:

– Записную книжку.

Синъитиро удивился, однако стал искать и на дне саквояжа нашел толстую тетрадь. Юноша взглядом дал понять, что именно ее ему и нужно, взял тетрадь, хотел порвать, но рука лишь бессильно скользнула по обложке, не повредив ни единого листа.

– Пожалуйста… бросьте ее в море, – тихо произнес юноша, умоляюще глядя на Синъитиро.

Синъитиро наклонился к самому уху юноши и с горячностью ответил:

– Может быть, у вас есть еще какая-нибудь просьба. Я сделаю все, что вы пожелаете. – Синъитиро понимал, что юноша умирает и надо спросить, какова будет его последняя воля, но воздержался, сочтя такой вопрос чересчур жестоким.

Слова Синъитиро, видимо, дошли до сознания юноши. Он чуть-чуть приподнял правую руку. Синъитиро коснулся ее и ощутил какой-то холодный твердый предмет. Это оказались часы.

– Часы… Что с ними делать?

На искаженном болью лице юноши появилось выражение муки душевной, так же терзавшей его, как и мука телесная.

– Часы… Верните их, пожалуйста…

– Кому вернуть? Кому? – громко спросил Синъитиро.

– Прошу вас… верните… пожалуйста… – прохрипел юноша в предсмертной агонии, напрягая последние силы.

– Кому же, кому? – спрашивал Синъитиро, приблизившись к его лицу.

Но юноша снова впал в забытье и лишь стонал. Опасаясь, что юноша сейчас умрет, Синъитиро не переставал повторять:

– Скажите же, кому вернуть часы?

Юноша стал корчиться в судорогах. Он доживал последние минуты.

– Имя! Назовите имя! – кричал Синъитиро.

– Рурико… Рурико… – прошептал юноша.

То ли к нему на секунду вернулось сознание, то ли это был бред. Предсмертные судороги были самыми сильными, и вскоре юноша застыл в неподвижности.

Синъитиро вытирал платком кровь, стекавшую с подбородка на шею юноши, и, глядя на его лицо, постепенно становившееся прозрачным, как воск, испытывал острую жалость. Он даже заплакал, словно на его руках скончался старый друг.

«Поистине странная вещь судьба, – размышлял Синъитиро. – Близким людям посылает смерть, когда они вдали от нас, чужих в смертный час сводит с нами, вынуждая спасать их и выслушивать последнюю волю». Но каково было этому несчастному перед смертью, какое отчаяние он должен был испытать! Стать жертвой слепого случая, неожиданно погибнуть в дороге, на глухом неведомом берегу холодного моря, когда впереди блестящая будущность. Сознавать, что вместо воды [4] ему вливают в рот виски. Как жаждал он, должно быть, в последние минуты утешения и ласки матери, сестры или возлюбленной. Рурико! Нет сомнений, что это имя любимой им женщины. Но почему он попросил вернуть часы совсем чужого человека, а не кого-нибудь из близких? Видимо, не хотел, чтобы они узнали об этом, прочли то, что написано в тетради. К тому же рядом был лишь Синъитиро, к нему-то и мог обратиться юноша с последней просьбой. Доверчивость – одно из самых лучших качеств человека. Умирая, юноша проникся к Синъитиро искренним доверием, и это глубоко его тронуло. Оправдать оказанное ему доверие было делом чести Синъитиро, ибо, судя по всему, просьба юноши имела для него такое же значение, как предсмертная исповедь для верующего католика.