– Ежели какой конный отряд нагрянет сзади, я могу орать сколько влезет – обоз громыхает, они меня все равно не услышат. Так что придется еще терять время, чтоб побежать и предупредить их. Само собой, он, видно, тоже следит, но все же, на его месте, я посадил бы парнишку в хвостовую повозку, да повыше… Зеленый еще. Хороший возчик, а вот голова еще плохо варит.

Время словно застыло под тяжестью неба. Но Матье мог прикинуть по расстоянию. Он знал, что обоз проходит чуть больше одного лье в час, значит, теперь, должно быть, перевалило за полдень.

– Ежели они не побоятся ехать в темноте, то заночевать смогут в Кювье… Да только – как оно там сейчас, в Кювье? Небось то же, что и везде, – куча пепла. Я говорил им: с повозками лучше ночевать в лесу. Там всего безопасней… Правда, у меня-то повозки нет. – Он рассмеялся. – Хорош возчик – нечего сказать: без коня, без повозки. Вот и выкручивайся как знаешь, Гийон. Надо было оставаться в бараках. А тут у тебя и пучка соломы нет. Плащ на плечах – вот и все.

Но привычный размеренный шаг, запах свежего навоза, дымившегося посередине дороги, щелканье кнута, доносившееся до него, когда затихал ветер, очертания маячивших повозок – все это в конце концов отвлекло Матье от тревожных мыслей. Священник и Антуанетта продолжали жить где-то в его памяти, но терзать его они перестали. Неустанное продвижение вперед, заунывная песня ветра, всегда чуть опьяняющая путника, тоже помогали ему забыться, равно как и голод. И Матье шагал вперед, не думая больше о том, куда приведут его люди, за которыми он шел просто так – быть может, для того, чтобы прийти им на помощь, если понадобится, а быть может, только чтобы не чувствовать себя столь бесконечно одиноким на этой земле, покинутой не только людьми, но и всем живым.

Кроме обоза, единственными живыми существами тут были галки, крупные вороны и несколько сарычей, которые взлетали, хлопали в сером небе крыльями и снова падали на мертвую землю.

Молодой возница остановил лошадей, распряг их и дал сена, которое вытащил из второго фургона, а Матье, прислонившись к выступу высокой скалы, наблюдал за ним из своего укрытия и ел хлеб. Они проехали Л'Абержман – там Матье решил срезать через луг, по надежно укрытой ложбинке. Вынырнув из нее, он еще издали увидел, что эта деревня тоже вымерла, как и Сернан. Он знавал тут двух каменоломов, которые частенько отгружали ему прекрасный строительный камень, добытый в близлежащих карьерах. Что-то сталось с этими людьми и их семьями? Удалось ли им укрыться в лесу? А может, они погибли под обломками домов или убиты рейтарами герцога Саксен-Веймарского?

Возница вспоминал за скудной своей трапезой знакомые лица, мирные жилища этих людей, с которыми он так часто делил миску супа, или кусок свиного сала, или зайца, пойманного прямо у лесной опушки. Перед ним всплывали счастливые лица, слышался смех, детские голоса. А вот и площадь, где он так часто играл с деревенскими в кегли.

Упряжка тронулась дальше, к Лемюйю, и лишь только повозки исчезли из виду, Матье снова пустился в путь. Перед самой деревней дорога огибала довольно высокий холм. Матье решил пойти напрямик. Оттуда он увидит все плоскогорье и проверит, нет ли чего живого, представляющего опасность. Но у тех, в фургоне, возникла та же мысль. Еще издали Матье увидел темную фигуру, которая отделилась от повозок и двинулась пешком через луг. Он разглядел, что это – женщина. И спрыгнул в яму – очевидно, бывший карьер, – а там затаился, наблюдая за ней через стылую траву. Женщина несколько минут постояла наверху, осмотрелась и исчезла. Сейчас она спустится по противоположному склону и нагонит упряжку, которая продолжала свой путь к темневшим вдали передним елям леса Ла-Жу. Лемюй тоже спалили. Все было разрушено – и деревня, и часовня, и лепрозорий, где погибли десятки больных и из Салена, и из Верхнего Города.

По мере того как они поднимались к лесу, становилось все холоднее. Ветер сметал иней. Он прохватывал плоскогорье насквозь и несся дальше, едва успевая прильнуть мимоходом к холмам. Он наращивал голос – и теперь поднялся уже до нижнего слоя туч, кое-где разрывая их серую пелену. И небо, дотоле лишь изредка уступавшее ветру прозрачные клубы, которые он тут же уносил, небо в конце концов сдалось. И тогда вся плотная масса туч пришла в движение и в едином порыве, все быстрее и быстрее, устремилась к югу.

Матье чувствовал, как ветер леденит ему левый бок; время от времени он останавливался, поворачивался и подставлял его укусам правый. Молодой возница шел с правой стороны обоза, и Матье, рассмеявшись, подумал:

«В точности, как я – прячется за скотиной. Возчики все так делают. Правда, нынче я – возчик без воза».

Тяжелые тучи торопили наступление сумерек, и едва повозки достигли леса, линялая зелень парусины слилась с яркой зеленью елей, а затем густая тень поглотила обоз.

Матье ускорил шаг, точно его притягивало бормотанье деревьев, с которых первые же порывы ветра сорвали тяжелый льдистый убор. Сама земля очищалась на бугорках, ярко белея в укрытых ложбинах.

– Ежели при таком ветре заснежит, сугробы наметет здоровенные, – сказал Матье. – Не больно-то легко будет ехать!

Вскоре он достиг места, где дорога углублялась в лес и сразу стало почти как ночью. Свет исходил больше от земли, где местами во всю ширину дороги лежали пласты инея со следами ног, копыт и колес. Сквозь завывания ветра Матье теперь совсем не слышал скрипа повозок – приходилось держаться как можно ближе к ним. А если упряжка вдруг остановится, в такой тьме можно и наткнуться на нее. Поэтому он пошел по лесу, стараясь, однако, идти по самому склону. Ступать по земле, покрытой толстым слоем иголок, было приятно, но нижние ветви деревьев и терновник, не видные в темноте, сильно затрудняли путь.

Иногда Матье замирал, настороженно прислушиваясь, и во время одной такой остановки до него донесся кашель больного. Переходя от дерева к дереву, он подошел поближе и наконец разобрал, о чем там говорят. Женщина спросила:

– Значит, думаешь, нельзя нам костер разжечь? Совсем маленький, только чтоб воды для него нагреть. Я бросила б туда сосновую шишку. Ему и полегчало бы.

– Попробовать можно… Но только чтоб огонь был небольшой, – ответил ей парень.

Кашель прекратился, и больной хрипло проговорил:

– Нет… Не надо. Могут заприметить. Даже в лесу.

– Да кто сюда забредет в такое время? – сказала женщина.

– Надо б дальше ехать, – продолжал больной. – Ежели снег повалит, хороши мы будем!

– Ночью не повалит – ветер слишком сильный… Схожу-ка я поищу камней.

Весь внимание, Матье подошел ближе. В последних лучах света, проникавшего сквозь деревья, он разглядел, что молодой возница, заставляя пятиться лошадей, откатывает повозки на просеку. Так им не придется разворачиваться, чтоб ехать дальше, да и деревья на опушке надежно укроют их.

– Толковый малый этот возчик, – прошептал Матье. – Но ежели снег пойдет, боюсь, неправильно он сделал. Сразу видать, что из долины.

Матье подождал, пока паренек разжег костер. Пламя стлалось по земле, и каждый порыв ветра прижимал его к камням, и все же женщина по мере сил прикрывала огонь. Она поставила на камни медную кастрюлю, днище которой вспыхивало иногда, как раскаленные уголья. Какое-то время Матье с завистью смотрел на них. Все пятеро присели возле костра и грели над огнем руки. Матье обошел бивуак и стал с подветренной стороны для того лишь, чтобы вдохнуть несколько глотков дыма, точно они могли его согреть. Затем он снова вышел на дорогу и стал искать укрытие. Прямо на склоне лежало поваленное дерево, – дорога проходила как раз под ним.

– Тут, – сказал Матье, – мне будет неплохо. Ежели и не проснусь прежде них, все равно услышу, когда поедут.

Ногой он нашвырял к стволу побольше еловых иголок и устроил себе мягкую постель. Не спеша доел остатки хлеба, ощупью добирая последние крошки, потом лег на бок и, натянув поглубже шапку, положил на сумку голову.

«Что-то я завтра буду есть?» – подумал он.