Царь Энмеркар возвратился в свой город с победой. Каждый вьючный осел был нагружен плетеной сумой с драгоценностями для статуй богов. С тех пор-то и стали храмы Урука самыми богатыми из всех городов черноголовых.

После смерти отца Лугальбанда сделался царем и верховным жрецом в своем городе. И каждый знал: нет в мире другого царя, прекрасней и могущественней, чем Лугальбанда. А Гильгамеш был его сыном.

Не было в мире другого царя, прекрасней и мужественней, чем Лугальбанда.

А Гильгамеш был его сыном, еще более прекрасным и мужественным, чем отец.

Но только скорбным стало его лицо. Оттого, что друг молодого царя, верный Энкиду сидел рядом на каменных плитах молча, печально.

Долго ждал Гильгамеш от Энкиду хоть слова, хоть звука. Но великан оставался безмолвным, лишь изредка капали из глаз его огромные слезы. У великана и слеза была гигантской — одна могла бы заполнить чашу.

И тогда не выдержал царь, заговорил первым.

— Энкиду, брат мой, скажи, отчего ты печален? Что за тоска легла на твое сердце? Расскажи не медля, чтобы я мог скорее тебе помочь.

— Друг мой, ты верно сказал о моей тоске — она сжимает мне сердце. А все оттого, что в твоем городе я сижу без дела. Каждый житель его — и царь и раб — все заняты работой на радость богам. Лишь я один слоняюсь по улицам среди стен. От безделья слабеет моя сила. Я чувствую, как теряю ее. Оттого и пришел я к тебе в печали. Или нет в твоем городе места богатырям? Нет им больше работы?

Долго молчал Гильгамеш, не решаясь ответить. Но, наконец, заговорил:

— Есть одно дело, друг мой, Энкиду. И это дело под силу только богатырям. Я думал о нем давно, но не было у меня товарища, того, что готов делить опасность и славу. Теперь он есть, он сидит рядом со мной, и все же я не решаюсь заговорить об этом деле, столь ужасен тот, на кого я хотел бы пойти походом.

— Друг мой, таких слов я от тебя не ждал. Или ты не знаешь, что на земле нет силы, с которой я не мог бы сразиться. Назови же мне имя своего врага и с этого мгновения он станет моим врагом.

Сказав это, Энкиду поднялся с каменных белых плит, он уже чувствовал, как сила снова вливается в его тело.

— Назови мне скорее имя твоего врага и я готов отправиться на битву с ним один или вместе с тобою! — повторил он.

— Не спеши, Энкиду, не давай преждевременных клятв, друг мой, — ответил Гильгамеш, и богатырь услышал печаль в его голосе. — Далеко от нашей земли стоят ливанские горы. И если в нашей земле деревья почти не растут, то эти горы заросли могучими лесами. Кедры, необходимые для наших новых построек, растут в этих лесах. Но к горам подступиться непросто…

— Хумбаба? — в ужасе выдохнул Энкиду и снова рухнул на каменные плиты рядом с царем.

— Ты не ошибся, Энкиду, и верно назвал имя моего врага. Что же, ты и теперь согласен пойти вместе со мной, чтобы изгнать его из мира? Если нам удастся убить его, в мире больше не останется страшной и злой силы. А у города будет столько кедра, сколько нужно. Сражение с самим Хумбабой — вот что прославит меня на века.

— Друг мой и царь, ты лишь слышал об этом чудовище, я же подходил близко к горам, когда бродил по степи вместе со зверями. От зверей я и слышал, что никто никогда не входил в эти леса. Однажды я все же решился, приблизился и услышал громовой ураган — это был голос Хумбабы. Я увидел страшный огонь — это было его дыхание, я почувствовал ужас смерти это был его взгляд, который он устремил на меня откуда-то издалека. Не надо тебе думать о сражении с Хумбабой. Его победить невозможно.

— Все это я уже слышал, Энкиду. Но не ты ли просил меня назвать имя врага? Я окружил город высокой стеной и теперь Уруку не страшен никто. Нет такого врага, рожденного среди людей, которому под силу завоевать мой город. Но есть страшное злое чудовище. И кто скажет, какое желание придет к нему завтра утром? Его не остановит ничто — ни храмы, ни стены, ни мольбы людей к богам. Любой город, к которому он приблизится, будет сожжен и растоптан. И потому я давно мечтал пойти на него походом. Ты, выросший среди животных, не знаешь, что именем Хумбабы пугают всякого черноголового с детства, даже если он рожден в царском доме. Мой отец, великий Лугальбанда, подвиги которого известны всем, даже он не смел думать о битве с Хумбабой. Я же мечтаю о ней давно. Но не было прежде у меня друга. Теперь же я решился, если ты согласишься встать рядом со мной.

Гильгамеш! Подумай! Хумбабу невозможно застать врасплох он не спит никогда. Сами боги создали его, чтобы он охранял кедровые леса. Говорят, что силой наделил его Шамаш, а Эллиль подарил ему власть над людскими страхами. Стоит разгневать его — и сотрясаются горы, рушатся скалы, колеблются земля и небо. Как же мы победим его?

— Мой бедный Энкиду! Уж не боишься ли ты смерти? Оглянись: много ли ты знаешь тех, кто стал вечен как боги. Что бы ни сделал в обычной жизни человек — все ветер, все уходит из памяти людей. А годы человека недолги — жизнь самого древнего — лишь песчинка рядом с вечностью богов. Так стоит ли пугаться смерти, если мы пойдем на битву, о которой будет помнить каждый. Даже если мы падем в этой битве, мы оставим свое имя. Я готов идти первым и, если погибну, ты вернешься домой. Когда-нибудь к тебе придут дети и спросят обо мне: «Скажи, что совершил наш царь и твой друг?» И ты им расскажешь о нашем подвиге… Я зову мастеров — пусть они отливают оружие для нас обоих. Готовься, Энкиду, к походу.

— Готовься, Энкиду, к походу, — так сказал царь Урука.

Энкиду не надо готовиться долго. Все его добро при нем. Нет у него ни рабов, ни жены, ни детей.

Трудней мастерам-оружейникам. Для больших топоров и длинных кинжалов надо много металла. Столько бронзы за день в городе не собрать.

— Снимите запоры с ворот, приказал Гильгамеш. — Если мы победим Хумбабу, ни один враг не осмелится подойти к Уруку. Если падем в битве — запоры Хумбабу не остановят.

Мастера все вместе подошли к воротам и стали снимать с них запоры, которые любили рассматривать жители города.

Те, кто не был занят, сбежались поглядеть.

— Сами мастера снять запоры не посмеют, кто-то им приказал. Гильгамешу! Быстрее сказать Гильгамешу! — волновалась толпа.

На глазах у горожан мастера передали снятые запоры рабам, и те понесли их туда, где жарко рдели угли, где плавили металл.

— Только враг мог такое придумать! — кричали жители. Кто приказал вам?

— Гильгамеш приказал, — оправдывались мастера. Ему нужно оружие для похода.

С тех пор, как город окружила стена до неба, а ворота замкнули запоры, горожане привыкли спать по ночам спокойно. Ни дикий зверь, ни злой человек не смогли забрести в город. А теперь снова ворота открыты любому. Это — как у воина взять снаряжение и отправить голого, без одежды, на битву.

— К Гильгамешу! Идем к Гильгамешу! — продолжал волноваться город.

На площади перед храмами стали собираться жители.

— Гильгамеша! Пусть выйдет к нам! — кричали они. — Или мы строили стену, чтобы теперь распахнуть ворота любому врагу, Гильгамеш?

Из храмов спустились на площадь важные старцы в белых дорогих одеждах. Слуги для них расстелили циновки, и они уселись впереди толпы. А горожане все громче шумели.

Наконец, спустился к людям и сам Гильгамеш. Он махнул горожанам рукой, чтобы все успокоились, сели.

Но люди не хотели садиться.

— Не мы ли бились вместе с тобой против воинов Агги? — выкрикнул кто-то. — Не ты ли утомлял нас на строительстве этой высокой стены? Зачем же теперь ты снимаешь запоры?

Гильгамеш второй раз величественно, словно бог, поднял руку и опустил ее ладонью вниз, приказывая всем сесть.

Лишь тогда люди сели, умолкли. Только с улицы, где жили ремесленники, ветер приносил ослиные крики.

— Жители огражденного Урука! Вы правы. Не я ли приказал ставить ворота и сделать семь крепких запоров? — он спросил и не стал дожидаться ответа. — Не я ли защитил вас, ваших жен и детей от воинов царя Агги? Почему же волнуетесь вы теперь, когда я хочу, чтобы на земле не осталось последней опасности, последней злой силы? Скажите мне, кого боится любой из черноголовых? Чье жилище обходим мы за много поприщ вокруг? Кого страшится с рождения даже ребенок?