Из кустов за спиной капитана раздался восторженный и воинственный крик.

Леруа сделал шаг назад, шаг вправо и начал заваливаться на спину.

Завалился.

Прозрачный камень равнодушно вывалился из его левой ладони и, подпрыгнув несколько раз, нырнул в вымоину под водопадом, заполненную густой пеной.

Только тогда Уильям поднял глаза и увидел перед собой кошмар.

С десяток темных раскрашенных лиц. Чуть раскосые глаза внимательно, не мигая, по-животному смотрели на него.

Дикари, сообразил Уильям, но ничто не изменилось в его душевном состоянии от того, что он это сообразил. Оцепенение осталось оцепенением.

— Муа! — громко сказал дикарь, стоявший в центре группы, надо полагать, вождь. Из головы его торчали длинные цветные перья, а на груди висело ожерелье из каких-то мелких черепов — конечно, вождь. Чем эти перья хуже, чем плюмаж на шляпе какого-нибудь виконта, а ожерелье сильно смахивает на серебряную цепь, которую надевает королевский судья поверх мантии.

Уильям с удовольствием поразмышлял бы над этими соответствиями, но ему не дали. Почему, когда в голову приходит более-менее оригинальная мысль, тут же является пара дикарей и хватает тебя за предплечья?

— Уа-муа! — крикнул вождь, и Уильяма Кидда повлекли в заросли, из чего можно было заключить, что если его и убьют, то не там, где убили капитана Леруа, темная ему память.

Это, второе за сегодняшний день, путешествие было примерно таким же по длине, как и первое, но далось пленнику значительно легче. По одной простой причине: сейчас не он тащил, а его тащили. Правда, без всякого уважения. Таранили им заросли, как бревном. Однажды проволокли через муравейник, и сотни раздраженных муравьев набились Уильяму под одежду и впились в бледную шотландскую кожу.

Надо еще учесть, что путешествие это происходило в быстро сгущающейся темноте. Так что у бывшего матроса с корабля «Веселый бретонец» было полное ощущение, что он участвует в медленном погружении в преисподнюю.

Когда он услышал впереди глухие удары барабанов и увидел прыгающие красные огни многочисленных костров, ощущение это усилилось.

Очевидно, путешествие достигло своей цели. Это был поселок, довольно большой, огороженный грубым частоколом, заставленный внутри круглыми плетеными хижинами.

Появление воинов с добычей было встречено восторженно. Очень умеренно одетые женщины и абсолютно голые дети толклись в темноте вокруг мало что соображающего шотландца, доедаемого лесными муравьями.

Уильям пробовал почесаться, извивался, скулил от боли и этим, судя по всему, очень ухудшал впечатление от собственной персоны.

Если по его поводу существовало подозрение, что он злой дух или нечто в этом роде, то он эти подозрения подтверждал каждым своим движением.

На центральной площади поселка, где горел большой костер и стоял врытый в землю столб, собралось огромное количество народу. Женщины стояли слева, мужчины — справа. Если бы было наоборот, Уильяму было бы также все равно.

В плотном кольце темных размалеванных тел оставался неширокий проход, и сквозь него проникал замедленный, тяжелый барабанный голос.

Все уважительно косились в сторону прохода.

Воины, державшие пленника за предплечья, внезапно разжали пальцы, и Уильям был предоставлен сам себе. Он воспользовался этой свободой только для одной цели — освобождению от муравьев. Он стал, прыгая на одной ноге, стаскивать с другой сапог. Потом стал колотить им по земле, вытряхивая невидимых, но кусачих тварей. Он содрал с себя рубашку, чем привел дикарей в священный ужас белизной своего тела, они даже попятились на полшага, шепча заклинания.

Многим из них приходилось видеть человека с полностью снятой кожей, но чтоб такое…

Уильям сражался, лупил рубахой по земле, поднимая клубы пыли. Расцарапывал себе шею, бока, бедра. Что-то при этом скулил, явно нечленораздельное. Чтобы снять с себя панталоны, свалился на спину и задергался, освобождаясь от потных портков.

Именно в этот момент появился тот, кого ждали.

Огромный, с длинными седыми патлами старик. Из головы его торчали перья, которых хватило бы для экипировки средних размеров курятника. На груди висела сушеная львиная лапа, подпоясан он был шкурой питона. На щиколотках громыхали кастаньеты из птичьих черепов, Один его глаз украшало великолепное бельмо, другим он сверлил присутствующих, как раскаленным шомполом.

Уильям валялся, стонал, чесался, матерился и плакал.

Он не обратил никакого внимания на появление бельмастого, чем удивил и его самого, и всех собравшихся.

— Уа-туа, — произнес воин, захвативший пленника, и заговорил, видимо описывая обстоятельства, при которых произошел захват. В доказательство того, что он не врет, им была предъявлена голова капитана Леруа с пронзившей ее стрелой.

Толпа одобрительно загудела. Одобрение, надо понимать, относилось к качеству выстрела.

Стрелок самодовольно скрестил руки на груди и победно вскинул голову. Потом вдруг ткнул пальцем в валяющегося на земле второго пленника и обрушил на него целый шквал двусложных слов. По интонации можно было заключить, что речь его носит явно обличительный характер.

Несколько воинов выскочили из толпы и наставили на пленника свои копья. По их лицам было видно, что им очень хочется его заколоть.

Только прикажите!

«Приказать?» — взглядом спросил стрелок у носителя бельма.

Уильям ничего не знал об этих обсуждениях своей участи. Он поднялся на ноги, все еще продолжая борьбу с кусачими насекомыми. Тело его было исполосовано ногтями, ночными колючками и еще бог весть чем.

Седовласый медленно приблизился к нему. Жестом показал, чтобы ему принесли факел, и начал внимательно рассматривать кожу Кидда. Он делал это так сосредоточенно, что можно было подумать — читает. В конце концов выяснилось, что так оно и было. Старик увидел на теле белокожего какие-то одному ему понятные знаки.

Толпа терпеливо и почти молча ожидала результата.

Седовласый не торопился.

Оттого, что он орудовал одним глазом, процедура вызывала дополнительное уважение.