Короче. Выждал Виктор Максимович две недели и пошел к Антонине Петровне вовсе попрощаться (ну да, расставаться вы расстаетесь, но поговорить-то надо. Поговорить-то надо, а как же!).

Звонит в дверь — никто не открывает. Вдруг слышит слабый голос: входите, дверь открыта.

Антонина Петровна лежит в постели бледная и, главное, шелохнуться не может. Представляешь, Максимыч, вчера всю спину прострелило. Шелохнусь или кашляну — кол в поясницу вгоняют. Ну, это радикулит, уверенно сказал он, у меня такое бывало. И не раз. Тепло, мази, и пройдет.

Так-то оно так, пройдет еще когда, а шелохнуться она не может сейчас. И Виктор Максимович напрочь забыл, что пришел он прощаться. Ну да, хоть он и батрак, но человека в беде бросать не привык. Спросил про лекарства, да, доктор сегодня был, соседка сбегала в аптеку.

Короче, Антонина Петровна лежала неподвижно две недели. Ну, ее лечили, это все понятно. Днем Виктор Максимович ездил по своим рабочим делам, но все вечера неотлучно был при Антонине Петровне.

Ну, приходила подруга, это все понятно — днем выхаживала. А самую трудную работу, перестелить постель, к примеру, оставляли Виктору Михайловичу. А перестелить — это как? Это взять Антонину Петровну на руки и, осторожно прижимая к себе, перенести на диван, а потом уже и обратно.

Однажды заметил, что Антонина Петровна обняла его, и он отличил, что это она не боль облегчает, но благодарит его. Ничего друг другу не сказали, но непонятным образом Виктор Максимович понял: что-то стронулось в Антонине Петровне, и он уже не нужный человек, не батрак, а кое-кто поболее.

Да, вот еще что: Виктору Максимовичу нравилось держать ее на руках: она такая легкая и беззащитная, что сердце его, рассказывал, буквально поднывало от жалости.

Потом она месяц пролежала в больнице, и, когда выписывали, сказали: вам нельзя наклоняться и поднимать за один раз больше двух килограммов.

Ездил в больницу, это понятно, а когда выписали, приходил каждый вечер. Ну, поужинают, телевизор посмотрят, Виктор Максимович что-либо поделает по дому (покуда хозяйка не может наклоняться и поднимать тяжести), и как-то оно так складывалось, что ему покуда удобнее вовсе сюда переселиться. А хотя бы до полного выздоровления Антонины Петровны.

Но однажды Виктор Максимович не пришел. День, два — нет Виктора Максимовича. Может, заболел. Позвонила — нет никого. Тогда она пошла в “подвальчик”, магазин, где работает Виктор Максимович.

Нет больше нашего Виктора Максимовича. “КамАЗ” раздавил его машину, что букашку. Без вариантов и восстановления. А Максимыча как раз сейчас хоронят. Мы бы все пошли, хороший был человек, но надо же кому-то работать.

И это все! Взяла такси, успела бросить ком земли на могилку.

К ней подошел друг Виктора (однажды они что-то ремонтировали на ее кухне). Виктор очень хорошо к вам относился. Она горько заплакала, а потом внезапно оборвала рыдания и улыбнулась застенчивой, как у девочки, улыбкой. Да, вот именно застенчивой улыбкой предпенсионной девочки.

А вы знаете, месяцы, которые мы были с Виктором, и есть лучшее время моей жизни. Я ведь всю жизнь, как и положено, о ком-нибудь заботилась. А обо мне не заботился никто. Вот только Виктор. И она снова, и уже безнадежно, заплакала.

Ну, тут счет очень простой: если есть вторая жена, значит, была когда-нибудь и первая. А если б не было первой, то вторая жена называлась бы первой, вернее даже сказать, просто женой. Да, счет очень простой.

И все по порядку. Начинать надо, конечно же, с первой жены. Звали ее Тамарой.

Нет, надо еще на три года время отмотать. Именно три года назад семья купила квартиру и, соответственно, въехала в дом (третий этаж, дом-корабль, трехкомнатная квартира). Состав семьи: Тамара, муж ее Николай и их сын (имени его никто не знал, он здесь всего год и прожил, а потом женился и переехал к родителям жены).

И вот почему никто не помнит имени сына — это была какая-то нелюдимая семья, с соседями в контакт не входили, даже и не замечали их, казалось даже, что они сделали большое одолжение, переехав в этот, будем прямо говорить, вшивый и довольно-таки грязный дом — в подвале крысы. Да такие нахальные, что иной раз и по лестницам шустрят, а лестницы загажены и убираются не так уж и часто.

Чем занимается Николай, никто не знает. Если он чего-нибудь хозяин, то очень небольшой. Машина хоть и иностранная, но маленькая, и потом — будь он большим хозяином, купил бы квартиру не в таком зачуханном доме.

А так, пожалуй, он жил на вырост. Вот сейчас перекантуемся здесь, а когда поднасочатся денежки, купим что-нибудь получше.

Они переехали в Фонарево из города и смотрели, видать, на это жилье как на временный, почти маневренный фонд.

И в этом случае зачем с соседями здороваться, зачем их вообще замечать, если у нас жизнь будет улучшаться, а они навсегда останутся здесь.

Это относится, главным образом, к Николаю. Тамара, та была малость попроще, она все-таки отвечала на “здравствуйте” соседям по площадке. Работала Тамара, не работала, неизвестно. Утром, днем и вечером она выгуливала собак.

Об этом поподробнее. Одна собака, ухоженная, длинношерстная и рыжая, была любимицей, ее Тамара никогда не отпускала с поводка, зато вторая, пудель, но очень большой, черный, хвост калачиком, была существом вольным, носилась по кустам, держа, однако, хозяйку в поле зрения. То есть одна собака ценная и под постоянным контролем, а вторая — существо иного сорта и пусть бегает самостоятельно.

И вот однажды Тамара вышла с пудельком, без второй, поднадзорной собаки. Вот какое горе, ответила на удивленный вопрос соседки: под машину попала, и слезы. Почти родное существо, но не уберегли. Этот вольный, и ему хоть бы что, а та поднадзорная, и вот какое горе.

Да, а соседи замечали за Тамарой маленький недостаток — запашок по утрам. Женщина не молоденькая, а вполне средненького возраста — и запашок по утрам. Нехорошо. Хоть зажуй, выходя на прогулку. Но нет. А ей, видать, было плевать, что о ней подумают соседи. Выгуливала собак в домашнем халате, волосы не всегда мытые, косметики практически никакой. То есть худенькая неухоженная женщина вполне средненького возраста.

А после смерти любимой собаки Тамара усилила напор, и тут уж не в запашке дело, а уже речь стала помаленьку спотыкаться, и тут мнение соседей сложилось вполне: да, Тамара попивает.

Но однажды она пропала. Нет ее и нет. Пуделька рано утром и поздно вечером выводит Николай. А Тамары нет. Месяца три прошло, пока кто-то осмелился спросить: а где ваша жена? “Она болеет и в больнице”, — холодно и на ходу ответил Николай.

Общее недоумение — сколько же можно болеть (нет, болеть можно хоть всю оставшуюся жизнь), а только в каких это больницах в нынешнее время держат по три — пять месяцев. Если только в психушках. Всякое бывает, и больше приставать к человеку не надо, ему, может, и без нас тяжело.

Но! Через какое-то время приехали две женщины, подруги Тамары, сказали, вместе учились в институте, Николая они не застали и зашли к соседке — ну, дверь в дверь с Николаем и Тамарой. Они беспокоятся, что Тамара не звонит и никто не подходит к телефону, приехали узнать, все ли в порядке. Дождемся Николая.

Дождались. Николай встретил их не так уж чтобы приветливо. Коротко: Тамара утонула. Ездили в гости, Тамара выпила, проезжали мимо какого-то озерца, место малолюдное, хочу искупаться, я пытался спасти, но не смог.

Так женщины рассказали соседке Николая.

Ну, новая загадка для соседей: зачем же было скрывать, зачем кивать на больницу. А это он не хотел, чтобы мы его жалели, какое горе, хорошая была женщина, все такое. Нет, все равно непонятно.

И тут кто-то наиболее сообразительный твердо сказал: да он Тамару утопил. Даже, и это понятно, появились подробности: Тамара купалась, а Николай поднырнул и резко дернул ее за ноги. И все — ни следов, типа ссадин, ничегошеньки. Есть человек — нет человека.