— Форт де Рассей, — указал Лейзер. — Военные осушили коралловую основу почвы и получили лучший в городе пляж. Гражданским там тоже всегда рады.

— Не всегда.

— Что вы имеете в виду?

— Разве не рядом с этим местом похитили Талию Мэсси?

Путеводная песнь Лейзера внезапно оборвалась. Он мрачно кивнул. Потом сказал:

— Лучше не забывать, зачем мы здесь.

— Эй, не давайте мне испортить нам удовольствие. Мне тоже по душе солнце и океан. — Я кивнул в сторону ослепляющего своим великолепием берега. — Но вы же знаете, как шикарно может выглядеть девушка на расстоянии? А когда подходишь ближе — оспины и плохие зубы.

Пронзительный вой сирены разорвал тишину. Таким вот свистком с придыханием объявляют, наверное, об окончании смены на заводе или о воздушном налете.

— Какого черта...

Лейзер кивнул в сторону берега.

— Нас приветствуют... и объявляют о нашем прибытии. Это сирена башни Алоха, она сообщает местным жителям, что сегодня «день прибытия парохода».

Башня с часами и в самом деле возвышалась над гаванью, как маяк, десятиярусная, вполне стоящая гладкого белого, в стиле «арт деко» шпиля, увенчанного американским флагом. Не все на этом корабле знали, что они прибыли на территорию Соединенных Штатов. Я даже слышал, как один из богатых недоумков наседал на корабельного казначея, требуя обменять валюту США на «гавайские деньги».

Когда свисток умолк, Лейзер спросил:

— Вы видите слово над циферблатом часов?

— Нет.

— На самом деле циферблаты с четырех сторон, и над каждым из них — слово «алоха». Это означает «здравствуй»... и «прощай».

— Ну и выдумка.

Пароход замедлил ход, а потом, когда к нему подплыли небольшие суденышки, остановился.

— Что это значит? — спросил я Лейзера.

Адвокат пожал плечами.

— Лоцман, санитарные врачи, таможенники, представители разных отелей, резервирующие комнаты для пассажиров, которые еще этого не сделали. Пройдет не меньше сорока пяти минут, прежде чем пришвартуемся.

Газетчики с большой земли, которые путешествовали вместе с нами, уже давно оставили всякие попытки вытянуть из Дэрроу что-нибудь, кроме речей против сухого закона. Но небольшая свора местных ищеек, только что вскарабкавшихся на борт, отыскала нас на палубе правого борта.

Мягкие соломенные шляпы, белые рубашки, никаких пиджаков, в руках блокноты и карандаши, глаза горят, загорелые лица освещены выжидательными белозубыми улыбками. Поначалу я подумал, что это туземцы, но, присмотревшись, разглядел, что это белые, потемневшие на солнце.

«Мистер Дэрроу! Мистер Дэрроу!» — только и можно было разобрать в потоке вопросов. «Мэсси» и «Фортескью» — еще два слова, которые я различил, а кроме того, «изнасилование» и «убийство». Остальное было просто шумом, пресс-конференцией у подножия Вавилонской башни.

— Господа! — провозгласил Дэрроу, словно хотел успокоить зал суда. Он отошел от нашей группки, повернувшись спиной к белым зданиям Гонолулу, которые окружали башню Алоха. — Я сделаю краткое заявление, а потом вы позволите миссис Дэрроу и мне подготовиться к высадке на берег.

Они стихли.

— Я бы хотел, милостивые господа, чтобы вы оказали мне услугу, сообщив жителям Гонолулу, что я прибыл сюда защищать своих клиентов, а не белое большинство. У меня нет намерения вести этот процесс, отталкиваясь от расового вопроса. Мне ненавистны расовые предрассудки, равно как и исповедующие их фанатики.

— От чего, в таком случае, вы будете отталкиваться? — выпалил один из газетчиков. — От «неписаных законов», по которым муж обязан защитить честь жены?

Усмешка прорезала лицо Дэрроу.

— Мне достаточно сложно управляться даже с теми законами, которые записаны. Вам не кажется, господа, что их слишком много? Нельзя требовать от людей, чтобы они следовали всем законам, когда их такое множество. На самом деле, я полагаю, что немедленная отмена некоего закона является сущностью данного дела.

Еще один репортер заглотил наживку.

— А что, по вашему мнению, будет достигнуто отменой сухого закона?

— Думаю, будет легче выпить, — серьезно произнес Дэрроу.

Один из журналистов, не поддавшийся на предложенную Дэрроу смену темы, выкрикнул:

— Вы ожидаете оправдательного приговора для миссис Фортескью?

Тот усмехнулся.

— Когда вы в последний раз видели умную и красивую женщину, которой отказали в алиментах, не говоря уже о том, чтобы обвинить ее в убийстве? Больше никаких вопросов на эту тему, господа.

И, повернувшись к ним спиной, он устроился рядом с миссис Дэрроу.

Но газетчик не отставал.

— Вам известно, что ваша автобиография расхватывается здесь, в Гонолулу, как горячие пирожки? Похоже, что местные жители хотят узнать вас поближе. Что скажете?

Выгнув бровь, Дэрроу с насмешливым удивлением глянул на него:

— Все еще продается, говорите? Я бы сказал, что к этому времени она уже распродана!

Еще минуты полторы они сыпали ему в спину вопросами, но старик не обращал на них внимания, и свора гончих удалилась.

Вскоре пароход снова двинулся и, повернув нос в сторону пристани, медленно направился к причалу. С правого борта нам открывался прекрасный вид на город. Он оказался больше, чем я ожидал, и более современным — во всяком случае, не горсткой шалашей. Белые современные здания теснились у покрытых зеленью склонов, испещренных домиками — и все это на неправдоподобном фоне величественных гор. Как будто город двадцатого века по ошибке уронили, возможно, с самолета, на экзотический первобытный остров.

Дальше у поручней пронзительно вскрикивали и смеялись другие пассажиры. Их внимание явно привлекал не только до театральности красивый вид. Заметив это, Изабелла глянула на меня, я кивнул, и мы быстро пробрались туда, чтобы посмотреть в чем дело.

Найдя место у поручней, мы увидели внизу, в воде, коричневых мальчишек. С приближающегося пирса ныряли другие, чтобы присоединиться к этой плавучей ассамблее. В воздухе сверкали серебряные монетки, подбрасываемые и кидаемые стоявшими далеко от нас пассажирами. Металл ярко вспыхивал на солнце, потом плюхался в удивительно чистую синюю воду. Было видно, как монетки опускаются на дно. И ту же сверкали белые пятки — мальчишки ныряли за пяти— и десятицентовиками.

Кто-то тронул меня за плечо.

Это был симпатичный студент колледжа, с которым мы познакомились в бассейне «Малоло». Приятный паренек с острыми чертами лица быстро и уверенно плавал в сооружении, которое вполне подошло бы для римских оргий было украшено колоннами и мозаиками в помпейско-этрусском духе. И привлек мое — и Изабеллы — внимание.

Должно быть, он заметил, что мы за ним наблюдаем, потому что наконец вылез из воды и завязал разговор. Он хотел познакомиться с Дэрроу, который сидел рядом на мраморной скамье, полностью одетый, и наблюдал за плававшими хорошенькими девушками. Руби и Лейзеры куда-то ушли. Вытерев свое загорелое мускулистое тело, вежливый парнишка представился Дэрроу как Кларенс и начавший изучать право студент из Калифорнии. Вырос он на ананасовой плантации на Оаху и взял семестр, чтобы побыть дома.

— С именем Кларенс вам никогда не понадобится прозвище, — сказал ему Дэрроу.

— О, у меня есть прозвище, и оно еще глупее, чем имя Кларенс, — сказал добродушный ребенок.

Он назвал его нам, и оно и правда оказалось глупым прозвищем, и мы все вместе посмеялись над этим, и больше не встретились с пареньком — он путешествовал не первым классом. А тут он появился, прервав мое наблюдение за нырявшими за монетками туземными мальчишками.

— Сделайте мне одолжение, — попросил он. — Я не могу обратиться ни к кому из этих богатых людей, а вы кажетесь мне нормальным человеком.

— Конечно.

Если бы я сказал «нет», то отказался бы от звания «нормального человека».

И этот сукин сын начал раздеваться.

К этому моменту Изабелла заметила его и с улыбкой дождалась, пока чертов Адонис разденется до красных купальных трусов.