— Будьте другом и сберегите мою одежду, — сказал он. — Я найду вас на берегу.

Сунув мне в руки охапку из рубашки, брюк, туфель и носков, он встал на палубе позади пассажиров, глазевших на туземных ныряльщиков.

— У кого есть серебряный доллар? — громко спросил он.

Все повернулись к нему.

— Я нырну прямо с палубы, — заявил он, — за серебряным долларом!

— У меня! — отозвался усатый тип, роясь в кармане.

Он поднял серебряную монету, и она, сверкнув на солнце, пустила солнечный зайчик.

И будь я проклят, если это ребенок не взобрался на поручень и, удержавшись там и крикнув: «Давай!», не последовал за брошенной монетой в темно-синюю воду. Прыжок был просто великолепен, паренек рассек воду с уверенностью Бога, заставившего расступиться воды Красного моря.

Вынырнул он довольно быстро, отбросил с лица влажные темные волосы и, заразительно улыбнувшись, показал монету. Она снова блеснула на солнце, этот блеск и улыбка ослепили публику на палубе, которая начала аплодировать, раздались одобрительные возгласы. Изабелла сунула в рот два пальца и свистнула так, что ей могла бы позавидовать сама башня Алоха.

Потом он поплыл к причалу, куда по-прежнему направлялась наша посудина.

— Что за выходка, — сказал я.

— Что за мужчина! — вздохнула Изабелла.

— Благодарю, — произнес я, мы обменялись улыбкой и под руку двинулись за всей компанией.

Мягко пришвартовавшийся к девятому пирсу пароход уже ждала толпа. Оркестр в белой униформе играл приторно сладкие обработки гавайских мелодий, летел разноцветный серпантин, сыпались конфетти. Покачивали в танце бедрами фигуристые темнокожие девушки в юбочках из травы и цветастых бюстгальтерах, их стройные шеи были украшены гирляндами ярких цветов. Пришедшие встретить нас горожане являли собой чуть не весь перечень рас и народов: японские, китайские полинезийские, португальские и кавказские лица виднелись в толпе местных жителей, приветствовавшие туристов, за счет которых они и жили.

Когда мы спустились по трапу и оказались в этом безумном коловороте, я подумал, не таилась ли за всем этим именно в наш «день прибытия парохода» скрытая истерия, спровоцированная напряженностью и волнениями из-за самого противоречивого преступления, которое когда-либо случалось на островах.

Не успел Дэрроу ступить на цемент причала, как привлекательная туземная женщина в просторном платье — тропическом варианте широкого рабочего халата, — называемом «муу-муу», переместила одну из полудюжины цветочных гирлянд, висевших у нее на шее, на шею Дэрроу. Орава фоторепортеров была наготове — один из них, без сомнения, и привлек к этому делу женщину, которая торговала гирляндами, — и теперь они боролись за лучшее место, чтобы запечатлеть досаду Дэрроу.

Но К. Д. ничуть не расстроился.

— Держитесь от меня подальше! — сказал он, вешая гирлянду на шею жене. — Вам не удастся поймать меня с этими рождественскими колокольцами... я буду похож на чертову разукрашенную вешалку для шляп.

— Леи, мистер? — бодро спросила меня туземка.

— Нет, спасибо, — сказал я. И повернулся к Изабелле: — И чего она от меня хочет?

— Так называются эти цветы, глупыш, — сказала она. — Леи.

— Неужели? — с невинным видом спросил я, и она поняла, что я ее дразню. И пополняю собой ряды мужских особей с большой земли, которые когда-либо ступали на землю Оаху и попадались на этих цветах.

Дэрроу прокладывал дорогу сквозь толчею — похоже, старикан знал, что делает и куда идет. Одежда того парнишки все еще была у меня под мышкой, и я озирался, выглядывая его. Его голова вынырнула над толпой, и я постоял на месте, пока он не продрался ко мне, в плавках, но совершенно высохший. Хоть и приятный климат, но достаточно жаркий, чтобы выполнить роль полотенца.

— Спасибо! — улыбнулся он, забирая у меня свои вещи.

— Тот еще прыжок — за доллар-то.

Вспыхнула та же ослепительная улыбка.

— Когда я был ребенком, я вместе с другими мальчишками вот так же нырял за монетками. А стал постарше, так и ставку поднял.

Где вы остановились? Я загляну и угощу вас завтраком на эту монету.

— Да вроде в «Ройял Гавайен».

— На доллар там не разгуляешься, но у меня есть знакомые среди обслуги — может, и скостят немного. Геллер, да? Нат?

Я подтвердил, мы пожали друг другу руки, он бросил мне: «Пока», — и исчез в толпе. Лейзер наклонился ко мне и спросил:

— Вы знаете, кто это был?

— Какой-то ненормальный студент колледжа. Он сказал, что его прозвали «жердь».

— Это Кларенс Крэбб. Огромная белая надежда Гавайев на предстоящих этим летом Олимпийских играх. В двадцать восьмом в Амстердаме он выиграл две бронзовые медали.

— Прыжки в воду?

— Плавание.

— Ха, — поверил я. — Похоже на правду.

У тротуара нас ждал водитель — военный моряк. Его семиместный черный «линкольн» заглотил бы нас всех, но Дэрроу отправил Руби и миссис Лейзер в отель пешком. Идти было недалеко, а багаж должны были доставить. Изабелла, выглядевшая очень мило в «леи», которые я для нее купил, пошла было вместе с женщинами, но Дэрроу мягко остановил ее.

— Не проедетесь ли с нами? — сказал он.

— Хорошо, — согласилась Изабелла.

И мы разместились в лимузине — мы с Изабеллой сели лицом к Дэрроу и Лейзеру. Все, кроме Дэрроу, испытывали неловкость.

— Я думал, мы остановимся в «Ройял Гавайен», — сказал я.

— Там остановишься ты, сынок, — сказал Дэрроу, когда лимузин гладко покатил по дороге.

Странно, что этот город оказался таким... городом. Автобусы, трамваи, дорожная полиция, и только преобладание коричневых и желтых лиц всех оттенков говорили о том, что это не Майами и не Сан-Диего.

— Почему Нат будет жить в «Ройял Гавайен»? — с легкой ноткой зависти в голосе поинтересовался Лейзер.

— По двум причинам, — ответил Дэрроу. — Во-первых, я хочу держать нашего следователя подальше от репортеров, убрать его с линии огня. Они будут только досаждать ему с делом Линдберга, а мне нужно, чтобы у него было место, куда он мог бы приглашать всевозможных свидетелей и других причастных к делу лиц для дружеской беседы за ленчем или фруктовым пуншем и где его не подстерегало бы пытливое око прессы.

Лейзер кивнул. Так или иначе, но в этом был свой смысл.

— Нам не помешает, — продолжал Дэрроу, — богатая резиденция, чтобы склонить к сотрудничеству всю эту публику. И я смогу там укрыться, если мне понадобится с кем-нибудь посекретничать, подальше от надоедливых журналистов.

— Если отбросить все юридические тонкости, — сказал я, — это всего одна причина. А вы сказали — их две.

— О! Что ж, вторая причина такова — в «Ройял Гавайен» мне предложили бесплатный номер, и я не мог не воспользоваться такой выгодной возможностью.

Он просиял, гордый собой.

— Значит чикагские налогоплательщики оплачивают мои услуги, — произнес я, — а «Ройял Гавайен» обеспечивает мое проживание. Вы не могли не привезти меня с собой, верно, К. Д.?

— Пожалуй. Не возражаете, если я закурю, дорогая?

— Нет, — ответила Изабелла. — Но куда мы все-таки едем?

— Я тоже хотел об этом спросить, — сказал Лейзер. Он еще не привык к щедрой манере Дэрроу вести дела.

— Везем вас туда, где вы будете жить, детка? — важно ответил Дэрроу, насыпая табак непослушной старческой рукой из кисета на завиток папиросной бумаги.

— Я остановлюсь у своей кузины Талии, — сказала она.

— Да, — подтвердил Дэрроу. — Она ждет нас.

Военно-морской лимузин влился в ленивый поток автомашин на Кинг-стрит. Восточные и полинезийские водители, и даже кавказские, коль на то пошло, казались более осторожными, и не такими торопливыми, как их собратья с материка. А возможно, расслабляющий теплый климат с его постоянным прохладным ветерком диктовал темп, который современному жителю Чикаго показался бы годным разве что для конных повозок и экипажей.

Тем не менее Гонолулу решительно был современным городом. Тут были трамваи, а не рикши, вдоль улиц стояли каркасные дома, а не туземные хижины. Застывшие современные линии белых административных зданий смягчались ласкающей взор зеленью пальм и экзотической растительностью. А как только мы оставили тесный центр делового района, городской пейзаж стал более спокойным за счет небольших парков, школ, церквей и представительного вида зданий, во всем великолепии стоящих на ухоженных зеленых лужайках.