– Игнатьев, Дробыш – подежурьте у обрыва, – бросил он парням, возвращаясь к вертолету, – о любом движении немедленно докладывать…

"Четыре часа. Целых четыре часа мы торчим на этом чертовом уступе. Сигнал аварийной радиостанции, уже должны засечь, ну а вычислить координаты и направить их в региональный центр МЧС – дело не долгое", – размышлял подполковник, расхаживая под косыми лучами заходящего солнца. На душе было неспокойно. Очень неспокойно: Касаев вот-вот пересечет российско-грузинскую границу, а он с группой застрял на склоне, в каких-то двадцати километрах от заставы.

– Послушай, приятель, – окликнул он бортача, копавшегося где-то сверху – у раскрытых капотов вертолетных двигателей, – я видел в пилотской кабине парочку автоматов. Это все, что у вас имеется из оружия?

– Да, два автомата. И пистолеты у каждого. Вот, командирский у меня тоже…

Бельский поморщился:

– И это все?

– Так ежли какая острая нужда приспичит, – распрямился тот и вытер руки о комбинезон, – то и курсовой пулемет могу снять – не проблема.

– Годится. Пулемет – это уже кое-что.

Однако дурное расположение духа все одно не покидало. В голове с относительной ясностью вызревало два варианта дальнейших действий, но принять окончательное решение, выбрав один из них, подполковник пока затруднялся.

Скоро над горами и ущельями сгустятся сумерки, следом придет непроглядная тьма южной ночи. У самого Бельского имелся неплохой ночной бинокль, Юрка Сонин привычно пользовался установленным на "вал" ночным прицелом. Но даже при отсутствии ночной оптики ночлег на площадке возле вертолета исключался – потеря столь драгоценного времени наверняка станет причиной провала задания.

"Да, спасатели запаздывают. Вероятно, до темноты нас разыскать уже не успеют. А жаль… Ночью в горах вертолеты не появятся, и придется рассчитывать на утро или, скорее, на первую половину следующего дня, – подпалив сигарету, рассудил Станислав. – Взять своих ребят и двинуть на юг? А если "духи" все-таки нагрянут?… Часика через два-три, под покровом ночи – чем для них не вариант? И что оставшиеся у "вертушки" смогут им противопоставить? Пулемет и пару автоматов?… Не густо из расчета на четверых: пожилого бортача, двух мальчишек-погранцов и гражданского парня. Особенно при полном отсутствии у данной "гвардии" опыта. И очень сомнительно, что это "боевое подразделение" способно своевременно засечь подвох, выстоять и отразить нападение. Очень сомнительно. И еще эта баба… Навязалась на мою шею!…"

Пульнув бычок в сторону от вертолета, он покосился на девушку. Раненный правый летчик уснул после приличной дозы обезболивающих, и она, покинув пассажирскую кабину, сидела возле оператора. Оба о чем-то негромко переговаривались. Вероятно, делились впечатлениями или взвешивали шансы…

Погода после захода солнца испортилась: резко похолодало, поднялся ветер, и журналистка отчаянно куталась в легкую красную курточку. Одета она была неподходяще для горных вояжей: из-под куртки выглядывал ворот тонкой белой кофточки; светло-серые облегающие брючки; какие-то странные туфельки – без каблуков, но на толстой прямой подошве. И небольшая сумочка, с коей хозяйка почти не расставалась.

Фигуркой англичанку бог не обидел – по крайней мере, стройность и отсутствие лишнего веса отметил бы всякий мужчина. Личико?… А вот лицо сумасшедшей красотой не блистало – привлекательной она, должно быть, считалась только у себя на родине. Здесь же любой славянский обольститель не преминул бы покривиться – слегка вытянутая форма с тяжеловатым для женщины подбородком; маловыразительные бесцветные глаза, с чуть заметной конопатостью под ними; ресницы и брови светлее привычных; волосы… какое-то слабое подобие русых. К тому же коротко остриженные. И только по-детски милые ямочки на щеках слегка сглаживали грубоватую строгость внешности островитянки…

Сунув руки в карманы, Бельский в сотый раз окинул взглядом темнеющее ущелье.

– Извините, – вдруг раздался рядом тихий голос.

Это был голос единственной в группе женщины. Мягкий, грудной, располагающий. И почти без акцента – оказывается, журналистка неплохо говорила по-русски. Обернувшись, он вопросительно посмотрел на нее…

– Извините, – повторила она, – вы не могли бы объяснить, что мы намерены делать дальше? И когда?…

– Я пробуду здесь со своими людьми еще два часа, – нехотя ответил он.

– А потом? Неужели уйдете?!

– Разумеется. Мы не можем терять время.

– А мы?…

Даже в сгустившихся сумерках Станислав разглядел нешуточную тревогу в глазах молодой женщины. Потому сказал как можно мягче и убедительнее:

– Спасательные вертолеты прибудут сюда утром. Вам нужно всего лишь дождаться рассвета.

– А если сюда вдруг пожалуют те, кто стрелял в вертолет?

– С вами останутся четверо вооруженных мужчин. Разве этого мало?

Довод не убедил ее. Прикусив губу, она хотела вернуться к оператору, однако, сделав нерешительный шаг, остановилась.

– Знаете, – произнесла журналистка с отчаянной безнадежностью, – вы не имеете права так поступить! Вы потом никогда не простите себе этого ужасного решения!

– Какого решения, барышня? – усмехнулся подполковник.

– Во-первых, я не барышня! Вы еще кличку мне прилепите, как своему Бесу!… У меня, между прочим, есть имя… Анжелина. А вы… Вы бросаете нас на произвол судьбы! До рассвета еще бог знает сколько времени и… и… за это время нас тут всех…

– Ладно, угомонитесь, – снова полез за сигаретами Бельский.

Он всегда считал, что с мужиками иметь дело во сто крат легче – и поймут, и постараются по мере возможности пособить. А с этими бабами вечно всплывают проблемы!… Трижды бесполезно крутанув колесико зажигалки, Стас чертыхнулся, отбросил сигарету и проворчал:

– Угомонитесь. Никто вас на произвол судьбы не бросает!… Я еще не решил. За два часа что-нибудь придумаем.

Понурив голову и надув губки, она молчала.

– А на счет клички… – спецназовец в сердцах пнул камень и проследил за его долгим полетом в ущелье, – вам она ни к чему. Это мы в своей работе вынуждены использовать либо короткие имена, либо такие же короткие и емкие прозвища. Некогда в бою друг друга по имени отчеству величать…