«Ну, — подумала Энн, — сейчас она меня отхлещет по щекам. И почему она не присядет? Стоит, словно ждет, когда я уйду».

На секунду в комнате воцарилась тишина. Потом Кэтрин медленно проговорила:

— Почему вы меня приглашаете? Не из хорошего же отношения? Даже вы не умеете так притворяться.

— Потому что мне невыносима мысль, что человек должен провести Рождество в этой жуткой дыре, — честно призналась Энн.

На это немедленно последовал выпад:

— Понятно. Решили по случаю Рождества сделать доброе дело. Но я еще не дошла до того, чтобы принимать милостыню, мисс Ширли.

Энн встала. У нее иссякло терпение. Она прошла через комнату, остановилась перед Кэтрин и посмотрела ей прямо в глаза:

— Моя бы воля, Кэтрин Брук, я бы вас хорошенько высекла. Вам это пошло бы на пользу.

Минуту они молча смотрели друг на друга.

— Вам, наверное, стало легче от того, что вы мне это сказали, — заметила Кэтрин, но другим, вовсе не оскорбительным тоном. У нее даже дрогнули уголки рта.

— Да, стало, — подтвердила Энн. — Мне уже давно хотелось вам это сказать. Мое приглашение — не милостыня… и вы это отлично знаете. Никто не должен встречать Рождество в такой обстановке — это просто неприлично.

— Значит, вы приглашаете меня в Грингейбл, потому что вам меня жаль?

— Мне вас действительно жаль. Вы заперлись в своей камере и не допускаете туда ничего живого — а жизнь в отместку заперлась от вас. Прекратите это делать, Кэтрин. Распахните двери… и жизнь придет к вам.

— Это ваш вариант старого испытанного рецепта: «Если вы улыбнетесь зеркалу, то и зеркало улыбнется вам в ответ».

— И это совершенно верно. Так едете вы со мной в Грингейбл или нет?

— А если я приму ваше предложение, что вы обо мне подумаете?

— Подумаю, что вас впервые посетил здравый смысл, — заявила Энн.

И тут Кэтрин, к удивлению Энн, рассмеялась. Подойдя к окну, она с отвращением посмотрела на огненную полосу — все, что осталось в небе от презираемого ею заката.

— Хорошо, я поеду. А теперь говорите все, что подобает в таких случаях: что вы в восторге и что мы отлично проведем время.

— Я действительно в восторге. Но я не знаю, хорошо ли вы проведете у нас время. Это в значительной степени будет зависеть от вас.

— Постараюсь вести себя прилично. Вот увидите. Веселья вам от меня будет немного, но я обещаю, что не стану есть с ножа или оскорблять людей, обращающихся ко мне с невинными замечаниями о погоде. Честно вам признаюсь, я соглашаюсь только потому, что мне страшно подумать еще об одном Рождестве, проведенном в одиночестве. Миссис Деннис уедет на праздники к дочери в Шарлоттаун. Даже просто готовить для себя — жуткая морока. Я совсем не умею готовить. Вот вам и доказательство, что материя первична, а сознание вторично. Только дайте мне честное слово, что не станете мне вслух желать веселого Рождества. Я не вижу никаких оснований веселиться.

— Я вам этого не скажу. Но за близнецов не ручаюсь.

— Простите, что не предлагаю вам посидеть здесь со мной — вы тут замерзнете… Но поскольку вместо вашего заката на небе взошла луна, могу проводить вас до дома и полюбоваться ею вместе с вами.

— Отлично, — кивнула Энн, — но предупреждаю, что у нас в Эвонли луна гораздо красивее…

— Что, согласилась? — изумленно спросила Ребекка Дью, наливая горячую воду в грелку для Энн. — Ну, мисс Ширли, надеюсь, вам никогда не придет в голову обратить меня в магометанскую веру… потому что вам, наверное, и это удалось бы. Где Проклятый Котяра? Шляется небось по Саммерсайду, а на улице двадцать градусов мороза.

— По моему термометру меньше. А вообще-то Мукомол сладко спит, свернувшись калачиком в моей качалке напротив горящей печки.

— Ну, пусть его, — пробормотала Ребекка Дью, захлопывая кухонную дверь. — В такую ночь хочется, чтобы всем было тепло.

Энн и понятия не имела, какие грустные глаза следили за ней из верхнего окна особняка «Под Вечнозелеными Елями», когда она уезжала из Звонких Тополей. Элизабет казалось, что две недели она будет лишена всего, ради чего стоит жить. Но когда сани исчезли за поворотом, Элизабет отошла от окна и встала на колени у своей кровати.

— Милый Боженька, — прошептала она, — я знаю, что мне бесполезно просить Тебя о веселом Рождестве: бабушка и Марта вообще не знают, что такое веселье. Но пусть хоть моей милой мисс Ширли будет очень-очень весело, и пусть она поскорей ко мне вернется… Ну вот, — улыбнулась девочка, вставая с колен, — все, что могла, я сделала.

А Энн уже предвкушала счастливые рождественские дни в Грингейбле. Когда они с Кэтрин сели в поезд, Энн вся искрилась счастьем. Вот уже остались позади некрасивые привокзальные улицы города… она едет домой— домой в Грингейбл. Вокруг расстилалась белоснежная, отливающая лиловым снежная скатерть. Кое-где на ней рисовались темные группы елей или тонкие, без единого листочка березки. Солнце, опускаясь за лес, казалось, бежало между голыми стволами, как прекрасный молодой бог. Кэтрин сидела молча, но в ней не чувствовалось обычной жесткости.

— Только не ждите от меня дорожных разговоров, — предупредила она Энн.

— Я и не жду. Я вовсе не из тех людей, которые требуют, чтобы с ними непрерывно разговаривали. Мы будем говорить только тогда, когда нам захочется. Должна признаться, что такое желание может возникать у меня довольно часто, но вы вольны оставлять мои слова без внимания.

Дэви встретил их на станции с санями, в которых были навалены меховые шубы, а для Энн он прихватил еще медвежью шкуру. Девушки удобно устроились на сиденье, укрывшись с головы до ног. Дорога от станции до Грингейбла на всю жизнь сохранила для Энн свое очарование. Она всегда вспоминала, как ехала по ней в первый раз в обществе Мэтью. Но то было весной, а сейчас стоял декабрь. Однако каждое деревце вдоль дороги словно спрашивало ее: «А помнишь?» Под полозьями скрипел снег, на дуге у лошади звенели колокольчики, в аллее «Белый Восторг» с веток свисали фестончики из снежных звездочек. А с предпоследнего холма они увидели залив, который еще не был скован льдом и таинственно темнел под луной.

— С вершины следующего холма мы увидим огни в окнах Грингейбла. В этом месте я всегда ощущаю себя дома, — сообщила Энн. — Марилла, конечно, уже приготовила нам ужин. Мне кажется, я отсюда чувствую, как вкусно там пахнет. Какое это счастье — вернуться домой!

В Грингейбле каждое дерево во дворе, казалось, кричало ей «Здравствуй!», каждое освещенное окно манило в дом. А какие ароматы пахнули на них, когда они открыли дверь кухни! И как радостно все восклицали, исмеялись, и обнимали приехавших. Даже Кэтрин они, казалось, восприняли не как гостью, а как близкого человека. Миссис Рэйчел Линд зажгла на столе в гостиной свою драгоценную лампу. Лампа эта была увенчана пребезобразным огромным шаром красного стекла, но от нее исходил такой уютный розовый свет! И какие дружелюбные тени плясали на стенах! И какой хорошенькой стала Дора! А Дэви уже совсем взрослый юноша.

Сколько же Энн порассказали новостей! Диана родила дочку… у Джози Пайн — можешь себе представить! — завелся ухажер, а Чарли Слоун собирается жениться. Все эти события интересовали Энн не меньше, чем исторические события в империи. Миссис Линд принесла показать только что законченное новое лоскутное одеяло, сшитое из пяти тысяч кусочков, и усладилась хором восхищенных восклицаний.

— Когда ты приезжаешь домой, Энн, — улыбнулся Дэви, — все словно оживает.

— Да, жизнь замечательна, — мурлыкал котенок, сидя на коленях у Доры.

— Меня всегда манила лунная ночь, — сказала Энн после ужина. — Может, прогуляемся, мисс Брук? Я слышала, вы хорошо ходите на лыжах.

— Да, это, пожалуй, единственное, что я делаю хорошо… Но я не ходила на лыжах уже шесть лет, — пожав плечами, ответила Кэтрин.

Энн притащила с чердака свои лыжи, а Дэви помчался к соседям попросить у них для Кэтрин старые лыжи Дианы.