Мой уход значительно разрядил обстановку на фирме, поскольку не очень прибыльный для двоих хозяев бизнес я оставил своему другу, а сам погрузился в абсолютное творчество самого черного на свете пиара. Мой же друг Андрей тем самым временем повторил сюжет русской народной сказки про курочку Рябу, которую кто-то надоумил снести яичко. Не простое, а золотое. За каким-то хреном его били-били, а потом мышка бежала, хвостиком махнула, и пипец. Яичко разбили. И плачут. В ожидании теперь уже простого яйца. Всё, что русский человек получает как дар свыше, он обязательно начинает испытывать. И, как правило, безвозвратно теряет. Иногда подобные казусы случаются с целой страной, а тут Андрей, получив в наследство полностью готовый прибыльный бизнес мгновенно убил предприятие. Конечно, не специально. Такова его карма. Скоро он уедет в солнечную Италию, по крайней мере, если Италия не провалится под землю, или её вновь не зальет Везувий, у подножия которого теперь ворочает за 450 евро в месяц чужую полумёртвую бабку немолодая Андрюшина мама.

Мы с Ю переехали на целых две троллейбусные остановки ближе к центру города, в новый микрорайон с не менее экзотическим названием МЕЧТА. В отличие от ДРУЖБЫ здесь по дворам не бродили с самого раннего утра стаи неопохмелившихся хронов количеством от 20 и более лиц местной национальности. Достопримечательностью МЕЧТЫ была бабка. Бабку знали жители всех окрестных домов — она вставала рано, часов в 6. Выходила на улицу с пятью или шестью большими сумками, набитыми мусором, оголяла старческую, дряблую грудь, и начинала истошно грязно орать на весь белый свет. Когда мирные граждане начинали по одному и группами выползать на работу, она брала палку, и ко всему прочему, принималась ей махать под самым носом у прохожих. Не прекращая при этом хрипло и во все горло оглашать какие-то знамения наступающих повсеместно последних времен. Сложно сказать, смотрела ли бабка телевизор, однако больше всего население МЕЧТЫ шокировало проявление бесноватой бабкой вполне определенных политических пристрастий — бабка орала: "Кайтесь, свиньи, ибо скоро придет помазанник Божий, царь наш Владимир Путин, молитесь и поклоняйтесь ему!". Быть может, бабке щедро заплатили кремлевские политтехнологи. В любом случае, теперь я уверен уже абсолютно точно: мы будем жить вечно. Летов надрывается:

Лет десять назад, когда началось массовое бегство людей из республик бывшего СССР, народ сочинял анекдоты относительно мест своего предыдущего обитания. У жителей маленького поселка Днестровск был свой, про то, как днестровчанин-гастарбайтер приезжает в российский город, находит кабак, выпивает там все спиртное и выкуривает все сигареты (разумеется, коньяк назывался не иначе как "Белый Аист", а сигареты — "Дойна"), аргументируя официанту, что, значит, "ничего, мне не много, просто, чувак, я из Днестровска". Напоследок просит организовать девушек. Забирает всех и через полминуты выпрыгивает из «нумеров» на четвереньках со словами: "ты чё не сказал, падла, что они тоже из Днестровска!"…

В месте, где я вырос, было много мистики. В самом центре поселка и до сих пор стоит памятник Прометею — думаю, единственный в мире памятник. С учетом того, что ветвь «прометейцев» является второй после «люцифериан» в классическом сатанизме, и вообще, Прометей пошел супротив богов, дерзко украл священный огонь и раздал его простым смертным… Было в сем поступке что-то от Дубровского, Стеньки Разина и славного полевого командира Григория Котовского, дружина которого в здешних степях делала много шуму в начале прошлого века. Прометей возник по причине того, что градообразующее предприятие Днестровска, Молдавская ГРЭС, производила электроэнергию, и в советские времена экспортировала её в огромных объемах в разные стороны, даже на Балканы. Моего папашу, как примерного студента, отправили сюда, чему он был неслыханно рад, и от огромного количества недорогих алкогольных напитков типа там всякого вина, немедленно, за несколько лет допился до белой горячяки. Попасть в Молдавию после института мечтал любой среднестатистический советский студент — это вам не БАМ какой-нибудь, и не голодное, облезлое Подмосковье с колбасными поездами. В Днестровске во времена голодного совдепа было ВСЁ: колбасы, фирменные шмотки, дешевые фрукты, джинсы висели в магазине, а в студии звукозаписи была в ассортименте любая западная музыка… Все же час езды от славного портового города Одессы.

В Одесский Политех поступало почти 50 % выпускников обоих поселковых школ. При советской власти национальные окраины финансировались гораздо лучше, нежели сама "тюрьма народов" — Россия. В окрестных с Днестровском селах асфальт лежал к каждому свинарнику и курятнику, в то время, как на Брянщине мой дед ездил 7 километров на велике за хлебом с двумя большими мешками. В сравнении с Днестровском, вообще, любой город в России, кроме разве что Москвы, казался полнейшей дырой, где квадратные тетки все, как одна, ходили в серых пальто, панталонах и жуткой отечественной обуви. Как персонажи какого-нибудь антисоветского низкобюджетного боевика. Так и казалось, что любая из этих тёток запросто окликнет: "Стой, кто идёт!". В Днестровске таких теток было явное меньшинство — во все времена тут был культ модной одежды, еды и чтения толстых журналов. В молодой посёлок съехались умники и жулики из разных ВУЗов страны. Все были жутко образованны, начитаны и жизнерадостны.

А потом вдруг, откуда ни возьмись, началась перестройка. В Кишиневе ни с того, ни с сего молдаване тут же возомнили себя румынами, и в деликатной сфере межнациональных отношений вдруг в конце восьмидесятых все стало совсем напряжно. Я учил в школе молдавский, преподавали его чуть получше, чем немецкий — учили его те, кто учил и всё остальное. И в 1987 году положили меня в Кишиневскую детскую больницу. Началось мое лечение с того, что молодые санитарки местной национальности предложили всю еду, приготовленную маменькой, определить в общий холодильник у них в кабинете — ну и, как, наверное, было заведено задолго до моего там появления, сожрали вафельные трубочки с кремом и унесли голодным молдавским детям банку мёда. А еще спустя час меня пригласил в свой кабинет лор-врач, и опустив на рожу круглое зеркало с дыркой посередине, обратился ко мне на румынском.

— А можно на русском? — попросил наивный я.

— Ну я же знаю твой русский, почему ты не знаешь мой язык? — интеллигентно улыбнувшись желтыми зубами, поинтересовался местный Айболит.

Через каких — то три дня я уже свободно общался с соседями по палате — дикими селянами, как оказалось, не знавшими как моего русского, так толком и литературного молдавского, который преподавали нам в школе. По крайней мере, ни один из детин 12-15-летнего возраста не мог толком написать хоть пару предложений ни на кириллице, ни на латинице, принятие которой послужило в скором времени одной из множества причин начала войны между их Молдовой и нашим Приднестровьем.

В Днестровске молдаван было не очень много, тут жили люди более тридцати национальностей, но про происходящие в Кишиневе страсти в скором времени начали говорить все. Сначала началась языковая лихорадка, из Кишинева шли новости о том, что скоро все должны будут общаться только на молдавском. И нельзя будет нигде работать — даже продавцы в магазинах должны будут выучить молдавский, и общаться на нём с покупателями. А покупатели должны будут его выучить, чтоб общаться с продавцами. Всё это обсуждалось, как новости из жизни инопланетян. Было очевидно, что общественность столкнулась с чем-то абсолютно новым. Сначала возникло спотнанное любопытство, и даже мой папик прикупил пару разговорников и учебников. Тупо полистав их пару дней, стало ясно, что выучить его в зрелом возрасте не представляется возможным. Националисты появились, однако, и в Приднестровье. Гордиться тем, что ты молдаванин, никто не запрещал. Возникло и отделение Народного Фронта, на базе которого с началом войны будут сформированы террористические отряды. А пока эти странные злые люди, высокомерно задирая голову, шагали с румынскими знаменами даже по Тирасполю. Однако, в Приднестровье, действительно, оказалось слишком много мистического в сравнении с событиями, происходившими в других регионах бывшего СССР, откуда русские бежали, побросав дома и близких. В воздухе витал дух сопротивления. Во всех ларьках открыто продавалась кишиневская националистическая пресса, причем, на удивление, на великолепном русском языке. И каждый житель Приднестровья мог поближе познакомиться с рассуждениями кишиневских публицистов о "русских оккупантах" и том, что великая румынская империя включает в себя Брянскую область и Ставропольский край.