Внезапно машина вильнула и остановилась, даже смолкло ее тряское гудение.

Псы притихли, и Шматок тоже! Кое-как сидящий Рыжий раскрыл было пасть, переводя дых, но тут же захлопнул утечку слюней и сосредоточился. Донеслось, как в кабине кратко, однообразно переговорили: «Ты чево?» — «Чево-чево. Отлить! Чево…»

Снова зафырчал мотор, псов мелко заколотило, но машина не трогалась. Хлопнула передняя дверь и вскоре послышалось тощее журчанье.

Вдруг без стука щеколды, без скрипа приоткрылась дверца. От резкого света те псы, что были на лапах, отпрянули к задней стенке. Усатый подался через оглушенных псов к Бобке и тихо позвал: «Иди сюда. Ну, иди! Дай лапу». Бобка настороженно воспрял. К нему тянулась рука, уже раз ухватившая его в плен и бросившая в эту сумрачную вероломню. Бобка заволновался в чаяньях, засвербил в затылке тупой гнет выжидательного веления……И вот он перепрыгнул лапой через плоско лежавшего Бича, скакнул еще раз.

Усач сгреб его к себе и опустил на землю. Первый же запах воли, ударивший Бобке в нос, был присущий дух Усача. Бобка понюхал кружочек прибитой пыли на обочине — и после долгого недоверия обрадованно расслабился; это свежий след его друга, дух его телесной доброты — и Бобка усвоил его в память, на будущее.

Развернувшись туловищем, он хотел тут же скрепить дружбу и своею мочой и уже уперся лапой в колесо, чтобы не увалиться, но Усач легонько оттолкнул его прочь от машины, сказав: «Шкандыбай скорее…» Рыжего, Шматка и других подавшихся к воле псов он тихо покрыл неслыханным словом: «Но, мыловарня!» — и закрыл дверцу.

А Бобка попрыгал назад, к дому, как велел Усач, уверенный, что тот его попозже обязательно навестит.