На следующий день, около восьми часов утра, мистер Натаниель Бертон Копплс стоял на веранде отеля в Марлстоне. Он думал о завтраке, ибо вспомнил, что вчерашнее возбуждение, связанное с известием об убийстве Мандерсона, начисто лишило его аппетита. Час назад он проснулся голодным и посему настроился употребить три тоста и яйцо; все остальное, решил, – за обедом. Прикинув так, мистер Копплс позволил себе несколько минут насладиться ландшафтом, включающим в себя и крупный береговой обрыв.

Это был человек среднего роста, сухощавый, лег шестидесяти, не богатырского здоровья, но выносливый и для своего возраста довольно деятельный. Борода и усы не скрывали топкого, но доброго рта; глаза были проницательными, но веселыми и приятными. Человек неглупый, он сохранил в себе натуру совестливую, деятельную, но лишенную воображения. Может быть, поэтому его веселость и доброта не имели ничего общего с чувством юмора.

Надо думать, в более ранние времена, под руководством церковников, он мог бы добиться высокого сана. Сейчас же он был ушедшим на покой банковским деятелем, вдовцом, не имеющим детей. Его строгая, наполненная скромными радостями жизнь прошла большей частью среди книг и в залах музеев, давших ему глубокие и терпеливо пополняемые знания о вещах довольно редкостных; это и привело его на исходе лет в тихий мир профессоров и кураторов – людей, преданных творческому поиску.

В тот самый миг, когда мистер Копплс завершал долгожданную трапезу за маленьким столиком на веранде, к отелю подъехал автомобиль.

– Кто это? – спросил он слугу.

– Это управляющий, – тихо ответил молодой человек. – Он встречал гостя, прибывшего поездом.

Автомобиль остановился, и швейцар поспешил навстречу. Мистер Копплс радостно вскричал, увидев вылезающего из машины мужчину с костистым лицом аскета, в грубошерстном костюме, с прической и короткими усами той неопределенной стрижки, что на грани неопрятности и терпимости.

– Копплс, вот это чудо! – воскликнул приехавший, бросившись к Копплсу, и прежде чем тот успел подняться со стула, крепко сжал его руку. – Мне везет сегодня. Это вторая удача в течение часа. Вы здесь! Почему вы здесь? И отчего этот убогий завтрак? Рад, очень рад видеть вас!

– Никак не думал встретить вас, Трент, – ответил мистер Копплс. – Вы прекрасно выглядите, мой друг. Но вы еще не завтракали, не присядете ли к моему столу?

– Охотно. Люблю обильный завтрак, приправленный утонченной беседой и невысыхающими слезами воспоминаний. Не скажете ли вы официанту, чтобы он накрыл стол, пока я умоюсь, это займет три-четыре минуты.

Он исчез в отеле, а мистер Копплс, подумав минутку, направился к телефону.

Когда он вернулся, Трент уже сидел за столом, озабоченно выбирая, что бы заказать.

– Думаю, мне предстоит нелегкий день, – сказал он. – Похоже, не придется есть до вечера. Вы догадываетесь, почему я здесь, не так ли?

– Безусловно, – сказал мистер Копплс. – Вы приехали, чтобы написать об убийстве.

– Как сухо вы об этом говорите! – ответил Трент. – Меня встречал управляющий гостиницей. Прошлой ночью ему позвонили из «Рекорда», сообщили, что я еду, и сегодня в семь утра он встретил меня на автомобиле размером в хороший стог сена. Он беспредельно рад, что я остановился у него. – Трент допил чашку чая. – Первое, что он спросил, не желаю ли я видеть тело убитого. Если да, то он сможет это для меня устроить. Тело находится в хирургии доктора Стока, его должны вскрывать сегодня утром. Так что я приехал вовремя. Управляющий доставил меня к доктору, по дороге щедро высыпал подробности – к моменту прибытия я был полностью в курсе дела. Мне кажется, что управляющий и доктор в добрых отношениях. В клинику мы прошли без труда, даже дежурный полицейский не чинил нам препятствий, хотя был достаточно осторожен и попросил меня не «продавать» его в печати.

– Я видел тело на месте происшествия до того, как его убрали, – заметил мистер Копплс. – Я бы не сказал, что мне бросилось в глаза что-нибудь особенное, не считая того, что выстрел в глаз почти не изуродовал лица и не вызвал сильного кровотечения. Запястья, действительно, поцарапаны, в ссадинах. Полагаю, что ваш натренированный глаз заметил другие, более существенные детали.

– Другие детали… Конечно… Но я не уверен, что они что-нибудь значат. Настолько они необычны. Взять хотя бы запястья, к примеру. Как это вы обратили на них внимание? Вы, очевидно, видели Мандерсона незадолго до убийства?

– Конечно, – сказал мистер Копплс.

– И видели его запястья?

Мистер Копплс задумался.

– Нет. Теперь, когда вы меня об этом спросили, я вспоминаю, что во время последнего разговора с Мандерсоном на нем были длинные жесткие манжеты, опускающиеся почти до костяшек пальцев.

– Он всегда носил длинные жесткие манжеты, – сказал Трент. – Об этом сообщил мне управляющий, когда я обратил его внимание на тот факт, которого не заметили вы, что манжетов на покойном не было видно – они втянуты в рукава пиджака, как это случается, когда мы торопливо надеваем пиджак, не придерживая манжетов. Вот почему вы видели запястья.

– Это не больше чем предположение, – мягко возразил мистер Копплс. Человек имеет право торопиться, а спешка приводит к неряшливости.

– Так ли это? Управляющий утверждает, что Мандерсон был щеголем, что неряшливость ему не присуща. «Посмотрите на его ботинки, – говорил он. Мистер Мандерсон был особенно пристрастен к своей обуви. А тут шнурки завязаны в спешке». Я согласился. «И он оставил зубные протезы, – сказал управляющий. Не свидетельствует ли это о том, что он был в каком-то необычном порыве?» И я снова вынужден был согласиться, правда, не мог не спросить при этом: если он был в таком необычном состоянии, почему так тщательно причесался на пробор? Сделать такой ровный пробор – искусство. И почему так много надел на себя? Полный комплект нижнего белья, запонки, резинки для носков, часы с цепочкой, деньги, ключи и прочие мелкие вещи в карманах. Вот что я сказал управляющему. Он не смог найти объяснения. Вы можете?

– Все эти факты, на мой взгляд, говорят лишь о том, что он заторопился только в конце одевания… Пиджак, ботинки…

– Но не зубные протезы. Спросите любого, кто их носит. И кроме того, мне сказали, что, встав, он не умывался, для опрятного человека это подъем почти по боевой тревоге. И еще. Один из его жилетных карманов подбит замшей, он носил в нем золотые часы. А часы почему-то лежат в другом кармане. Странно…

Трент вернулся к своему завтраку. Копплс одобряюще улыбнулся:

– Это именно то, в чем я могу вам помочь. – Трент взглянул на него удивленно. – Я сказал вам, что ждал вас? – спросил Копплс. – Я объясню вам положение… Миссис Мандерсон, она моя племянница…

– Что? – Трент резко опустил нож и вилку. – Копплс, вы шутите?

– Нет, Трент… Ее отец, Джон Петер Домек, был братом моей жены. Я, кажется, никогда при наших встречах не упоминал ни о моей племяннице, ни о ее замужестве. По совести говоря, для меня это нелегкий разговор. Но вернемся к тому, с чего я начал. Прошлой ночью, когда я был там, – между прочим, дом хорошо виден отсюда, вы проезжали его, – он указал красную крышу среди тополей, единственное здание, стоящее особняком на расстоянии примерно трехсот ярдов…

– Я видел этот дом, – сказал Трент. – Управляющий, пока вез меня из Бишопсбриджа, рассказал о нем все.

– Люди наслышаны о вас и о ваших деяниях, – продолжал мистер Копплс. – Так вот, прошлой ночью, когда я был там, Баннер, один из двух секретарей Мандерсона, сильно надеялся, что «Рекорд» пришлет именно вас заниматься этим делом, ибо полиция в полной растерянности. Он вспомнил пару ваших прошлых успехов, и Мабель, моя племянница, заинтересовалась вами… Держится она великолепно, Трент. У нее необычно твердый характер. Она сказала, что читала ваши статьи по поводу дела Абингера, и не скрыла своей озабоченности, как бы журналисты не раздули грустного дела Мандерсона. Я уверен, что вы поймете ее чувства, Трент. Уверяю вас, ею руководит не пренебрежение к этой профессии. Мне пришлось сказать ей, что вы – мой друг, и охарактеризовать вас как тактичного и чуткого человека с редкими задатками следователя. Короче говоря, она рада, что делом займетесь вы, и обещала вам полное содействие.