Трент перегнулся через стол и молча пожал руку мистеру Копплсу. Копплс, очень довольный оборотом дела, резюмировал:

– Я только что разговаривал с Мабель по телефону, она просила передать вам, что вы вольны наводить любые справки, что она полностью отдает дом и сад в ваше распоряжение. Правда, видеть вас ей бы не хотелось, и это можно понять. Ее уже допрашивал офицер сыскной полиции, и она чувствует, что не способна на большее. Она полагает, что оба секретаря и некий Мартин расскажут вам все, что вы хотели бы узнать.

Трент в задумчивости закончил завтрак, медленно набил трубку и уселся на перилах веранды.

– Копплс, – сказал он тихо, – есть ли в этом деле что-нибудь, что вы знаете и предпочитаете мне не говорить?

Копплс слегка вздрогнул и удивленно повернулся к Тренту:

– Что вы имеете в виду?

– Я имею в виду Мандерсонов… Что меня больше всего насторожило в этой истории? Внезапно зверски убит человек, и ничье сердце не дрогнуло по этому поводу. Управляющий отелем говорил о Мандерсоне с холодным безразличием, как будто никогда не видел его в глаза, хотя я понимаю, что они были соседями каждое лето в течение нескольких лет подряд. И вы, простите, говорите об этом событии совершенно равнодушно. Что касается миссис Мандерсон, не обижайтесь на меня, но я знаю женщин, которых смерть мужа взволновала больше. Что-то в этом есть, Копплс. Или, может, это мое воображение? Была ли какая-нибудь роковая странность в Мандерсоне? Нам как-то выпало совместное морское путешествие, но разговаривать не довелось. Только знаю со слов, что личностью он был довольно отталкивающей. Это может иметь значение в нашем деле, вот почему я спрашиваю. Мистер Копплс размышлял. Он пощипывал бороду и смотрел на море. Наконец повернулся к Тренту.

– Я не вижу оснований быть с вами неоткровенным, – сказал он. – Надеюсь, вы понимаете, что это не расхожие сведения. Истина состоит в том, что никто не любил Мандерсона, и я думаю, что самые близкие люди любили его меньше всего.

– Почему?

– Трудно найти объяснение. Могу только сказать, что человек этот не вызывал особой симпатии. Казалось бы, ничего отталкивающего: хорошие манеры, не развратник, не тупица, по-своему интересен. Но во мне всегда жило такое ощущение, что не было живого существа, которым он не пожертвовал бы ради достижения своих целей, для утверждения своей силы в обществе. Может, это звучит странно, но, думаю, не совсем. Мабель была несчастлива… Вы любезны, Трент. Вы стараетесь внушить мне, что мы ровесники, а я все же почти вдвое старше вас, мой мальчик. Я ухожу из этого мира, поэтому многие доверяют мне свои невзгоды, но я никогда не знал случая, подобного тому, что произошло с моей племянницей и ее мужем. Я помню ее ребенком, Трент… Только Мандерсон сделал ее несчастной!

– Что он сделал? Почему она стала несчастной?

– Когда я спросил об этом Мабель, она сказала, что не терпит обидных недомолвок. Мандерсон был молчалив и держал ее на расстоянии. Я не знаю, с чего это началось, она только сказала мне, что не давала никакого повода для такого отношения к ней. Она гордая, Трент… Кажется, это длилось годами… Я ее единственный близкий родственник. Мать ее умерла, когда она была ребенком, а после смерти Джона Петера, до ее замужества, лет пять назад, я стал ей чем-то вроде отца. И вот неделю назад она попросила меня приехать и помочь ей. Вот почему и здесь.

Мистер Копплс отпил чая. Трент курил.

– Я думаю, вы знаете мои взгляды на экономическое и социальное положение общества, – продолжал мистер Копплс. – И, безусловно, представляете, как этот человек мог пользоваться своей финансовой силой. Стоит только вспомнить смуту на угольных копях в Пенсильвании три года назад. Это был образец бесчестия общества… В ту пору я приехал сюда и встретился с Мабель. Тогда она впервые рассказала мне о своих мучениях, об унизительных усилиях играть на людях в благополучие. Она просила у меня совета.

– Она любила его? – спросил Трент. Копплс ответил не сразу.

– Могла она еще любить его? – уточнил Трент.

– Вынужден сказать, что нет, – ответил Копплс, поигрывая чайной ложкой. Я думаю, что нет. Но не поймите эту женщину превратно, Трент. Никакая сила не заставит ее признаться в этом кому бы то ни было – даже себе самой, до тех пор, может, пока она считает себя связанной с ним. Все-таки до этой таинственной размолвки он был рассудителен и великодушен.

– Вы сказали, что она отказалась выяснять с ним отношения.

– Отказалась, – ответил Копплс. – И я знал, что совершенно бесполезно убеждать ее в чем бы то ни было, когда задето ее достоинство. Я все обдумал, взвесил и на следующий день подстерег Мандерсона, когда он проходил мимо этого отеля. Входить в его дом я не хотел. Я попросил его уделить мне несколько минут, и он вошел в калитку. Мы не общались с ним со времени их свадьбы, но он, безусловно, помнил меня. Я без всяких обиняков выложил все, во что посвятила меня Мабель. Я сказал, что не могу ни защищать, ни порицать ее: откровенность – дело родственное; она страдает, и я считаю себе вправе спросить, чем он может мотивировать свое отношение к ней.

– И как он это воспринял? – спросил Трент. Вызов, брошенный этим добрым человеком великану Мандерсону, взволновал его.

– Не очень хорошо, – грустно ответил Копплс. – Фактически – плохо. Я могу почти дословно передать вам, что он сказал, а сказал он немного: «Не встревайте, Копплс, моя жена сама о себе позаботится Я понял это по ряду причин». Он был совершенно спокоен. Знаете, говорят, что он никогда не выходил из себя. Но в глазах его был такой, я бы сказал, огонь, который наверняка привел бы в трепет любого, способного на ложь и несправедливость. Последнее его замечание, этот тон – я не в состоянии воспроизвести его – вывели меня из себя. Понимаете, Мабель дорога мне. Она была единственным ребенком, который жил в нашем… в моем доме. Более того, девочку воспитала моя жена, и любое осуждение Мабель я воспринимал как осуждение той, которой уже нет.

– Вы обрушились на него, – тихо предположил Трент. – Вы потребовали объяснений. – Это именно то, что я сделал, – сказал мистер Копплс. – Какую-то минуту он стоял, уставившись на меня, и я видел, как надувалась вена на его лбу, – неприятное зрелище! Потом он совершенно спокойно сказал: «Думаю, что это зашло слишком далеко», повернулся и направился к выходу.

– Он имел в виду вашу беседу? – задумчиво спросил Трент.

– Судя по словам, это так, – ответил Копплс. – Но по тому, как он их произнес, я понял, что он имеет в виду нечто иное. К сожалению, должен признаться, в тот миг я потерял способность мыслить. Меня охватила ярость. – У мистера Копплса был извиняющий тон. – И наговорил массу глупостей. Я напомнил ему, что по закону жена, с которой обращаются подобным образом, может покинуть мужа. Я сделал несколько крайне неуместных ссылок на его общественную деятельность и высказал мнение, что такие, как он, не имеют права на существование. Несмотря на возбуждение, я обратил внимание, что к моим выкрикам прислушиваются люди, сидящие на веранде. – Копплс вздохнул и откинулся на спинку стула.

– А Мандерсон? Он как-то реагировал, сказал еще что-нибудь?

– Ни слова. Он слушал, глядя на меня с каменным спокойствием. Когда я замолчал, он усмехнулся, резко повернулся и ушел.

– И это было?..

– В воскресенье утром.

– Больше вы его живым не видели?

– Нет, – сказал мистер Копплс. – Впрочем, как же… однажды видел. Это было под вечер, на гольфовом поле. Но я не разговаривал с ним… А на следующее утро его нашли мертвым.

У обоих были основания помолчать. По лестнице поднялась группа купальщиков, устроилась за соседним столиком. Подошел официант. Мистер Копплс поднялся, взял Трента под руку и повел его на теннисную площадку.

– Я испытываю необходимость объяснить, почему я вам все это рассказываю, неторопливо вышагивая, начал мистер Копплс.

– Лишнее. Я верю вам, – ответил Трент, тщательно набивая трубку. Сделав несколько затяжек, добавил: