Американский корреспондент, сопровождавший английскую армию, сообщает, между прочим, такой эпизод. Под бурскими снарядами и пулями Френч, не моргнув глазом, рассуждал с военным корреспондентом о плохом освещении, мешавшем делать фотографические снимки. В этой кокетливой браваде генерала военачальник скрывается за лихим спортсменом, за смельчаком, верящим в свою звезду. И действительно, среди солдат за ним более чем когда-либо укрепилось прозвище «счастливца». После несчастного предприятия генерала Вайта под Лэдисмитом Френч поставил свою карту ва-банк и… выиграл. Буры окружали город, и никто не знал, не отрезана ли ими железнодорожная линия. Если они не сделали этого, то только по неопытности. Несмотря на предостережения начальника станции, Френч со своим генеральным штабом заняли поезд и на всех парах пустились по полотну. Буры встретили их ружейными выстрелами, но поезд проскочил и благополучно прибыл в Питермарицбург. В конце ноября положение британской армии становится очень затруднительным, и только кавалерийские операции Френча на фронте в 60 километров не дают бурам окончательно овладеть всеми позициями Капской колонии. Главнокомандующим назначен лорд Робертс. Он поручает Френчу, во главе кавалерийской дивизии в 8.500 сабель, освободить осажденный Кимберлей. На это поручение Френч отвечает: «Я вам категорически обещаю очистить Кимберлей до шести часов вечера 15 февраля, если только останусь жив». Этот ответ очень характерен для «счастливца»-Джона, – кажется, что слышишь пламенного участника стипльчезов или лихого партизана Денисова. Вместо обещанной дивизии Френч получил только 4.800 человек. Он имел против себя значительно более сильного врага, тем не менее Френч твердо решил выиграть пари, т.-е. выполнить данное ему военное поручение. 15 февраля в семь часов вечера он вошел победителем в Кимберлей, – Френч опоздал на час. Но ведь и то сказать: ему дали немногим больше половины того числа сабель, которое полагалось по условию. Дальнейшая роль Френча в войне с бурами имела тот же характер: отвага и риск.

В 1902 г. Френч возвращается в Англию триумфатором. Вскоре после своего возвращения он был назначен комендантом Алдерсхота. Тут он впервые командовал в мирное время отрядом войск, в который входили все роды оружия. Но главное его внимание привлекала к себе по-прежнему кавалерия: исключительную любовь к этому наиболее отсталому роду оружия он сохранил до сего дня. Несмотря на огромные технические изменения в военном деле и вызванные ими стратегические и тактические перемены, аристократ-спортсмен остался убежденным сторонником лошади, сабли, пики, скачки, – словом, «кавалерийского духа». В декабре 1907 г. Френч был назначен генеральным инспектором всей армии, а в 1912 г. его поставили во главе генерального штаба, реорганизованного по немецкому образцу.

В политических вопросах Френч никогда не занимал, по крайней мере, пред лицом общественного мнения, определенной позиции, считая, что армия должна оставаться вне политики. Тем не менее, он на короткое время сам стал «жертвой» политики. Когда в связи с возмущением ульстерских протестантов началось брожение среди английского офицерства, приведшее к отставке полковника Селли, тогдашнего военного министра, генерал Френч из солидарности покинул пост начальника генерального штаба. В отставке ему пришлось пробыть всего только четыре месяца. Разразилась война, и Френч был в качестве маршала поставлен во главе английского экспедиционного отряда и подчинен Жоффру.

Париж.

«Киевская Мысль» N 13, 13 января 1915 г.

Вопрос, который буквально горит сейчас в фокусе общественного мнения Франции, это вопрос о японской помощи. В сущности это единственный политический вопрос, вокруг которого в прессе идет ожесточенная борьба. Инициатива поднятия «японского» вопроса почти с самого начала войны принадлежит Пишону,[50] бывшему министру иностранных дел, при котором состоялось в 1907 году соглашение между Японией и Францией, за несколько месяцев до русско-японского соглашения. Пишон вел свою кампанию в «Petit Journal»[51] с однообразной настойчивостью человека, который уверен, что события окажут ему поддержку, или который преследует цель, непонятную до поры до времени непосвященным. На поддержку своего бывшего сотрудника и ученика, с которым он также будто порвал, выступил Клемансо. Он сразу внес в обсуждение вопроса о привлечении японской армии в Европу свою главную силу – злость: издевался над кунктаторами, высмеивал «моральные» и «национальные» сомнения, третировал, как недорослей, людей с Quai d'Orsay и добился того, что выдвинутая Пишоном задача стала центральным вопросом большой политики сегодняшнего дня. На подмогу этим важнейшим силам французского дипломатического резерва выступили легкие франк-тиреры. Ришпен, из французской академии, уже две-три недели тому назад написал певучую статью, которая заканчивалась словами: «Добро пожаловать, сыны восходящего солнца!».

Так или иначе, вопрос поставлен и – не только в печати. Весьма возможно, что в тот момент, когда эти строки дойдут до читателя, – а это теперь длится ужасно долго, – вопрос уже разрешится практически, вернее дипломатически, в ту или другую сторону. Тем важнее кажется нам остановить своевременно внимание читателей на тех сторонах японского вопроса, которые имеют особенную остроту для Франции.

Суть дела совершенно проста. Война длится уже пять месяцев. Немецкий бурный натиск на Францию потерпел крушение. Немецкое наступление приостановлено на всем фронте. Но остается во всей силе тот факт, что немецкая армия владеет всей Бельгией и пятой частью французской территории. Немецкое наступление сломлено. Но чем дальше, тем яснее становится, что это меньшая часть военной задачи. Теперь очередь за французским наступлением. Германский генеральный штаб опубликовал аутентичный приказ Жоффра о генеральном наступлении, начиная с 17 декабря. Действительно, на фронте с этого дня наступило снова «оживление», после застоя предшествовавших недель. Сравнивая сообщения обоих генеральных штабов, швейцарский полковник Фейлер устанавливает, что французы говорят каждый раз о вновь занятых траншеях или об укреплении ранее занятых, словом – о положительных успехах, тогда как немцы сообщают преимущественно только об отраженных атаках. Но самый характер французского наступления лучше всего показывает, какая громадная задача еще стоит перед французской армией.

Габриель Ганото,[52] старый дипломат, выступил неделю тому назад в «Figaro»[53] со статьей, которая дала отражение еще сохранившимся в общественном сознании национальным «предрассудкам» против непосредственного японского вмешательства в европейские дела. Победа должна быть в первую голову «французской» победой. Контингент в 250 тысяч душ японцев слишком невелик по сравнению с миллионными армиями, чтобы иметь решающее значение. А между тем, призвав японцев, «мы, может быть, утратили бы преимущество, столь необходимое для судеб будущего мира быть обязанными в своих делах самим себе». Против этих мыслей с одинаковой решительностью выступили и Пишон, друг Ганото, и Клемансо, обычный противник обоих.

Клемансо говорит: «Ганото, который духовно настолько от Quai d'Orsay, насколько лишь может быть оттуда человек, хочет, чтобы наша победа была „специально французской“. Неужели же он забывает Англию, Россию, Бельгию и Сербию? Превосходно, когда страна зависит только от себя. Кто станет против этого спорить? Но этого все равно нет. Для нас, французов, выгоднее умножать наши зависимости, чем односторонне консервировать их. Пора перенести вопрос с почвы сентиментальных обсуждений на почву практических переговоров». В этом же смысле высказывается и Пишон: «Чем многочисленнее и сильнее мы будем, тем скорее закончится война. Если мы хотим щадить жизнь наших солдат, ресурсы нашей страны и будущность нации, мы должны обеспечить за собой как можно более друзей, союзников и товарищей по оружию. Трудно было бы найти лучших, чем японцы».