По телефонным проводам метались голоса:

— Переведите 13-й скорый на второй путь…

— Задержите выход 29-го…

— Освободите первый путь для прохода неуправляемых тепловозов…

— Черт с ней, с матчастью! — человек горячился, и становился заметным его кавказский акцент. — Эти тепловозы такое натворят на магистрали — потом год не расхлебаем! У нас пассажиры, понимаешь, мы отвечаем за их безопасность!..

— Что ты предлагаешь, Георгий? — перебил старший из собравшихся в диспетчерской. — Конкретно.

— Сбросить! Найти подходящее место, где они беды не наделают, перевести вручную стрелку и под откос! Вполне конкретно!

Георгий энергично рубанул воздух, показывая, как тепловозы будут аккуратно лететь под откос.

Из темноты на мгновение выскочил освещенный домик блокпоста возле переезда. У шлагбаума стояли встревоженные люди. Они смотрели на проносящиеся мимо тепловозы.

Я метнулся к двери. Я хотел крикнуть, подать знак. Но домик и переезд тут же исчезли.

Темнота снова обступила кабину. Только горели три разноцветные лампочки на панели управления: две красные, одна зеленая, сообщая что-то о работе машин. Рядом зашевелилась девчонка. Она шарила рукой по кнопкам и рычагам щита.

— Что ты хочешь? — спросил я.

— Зажечь свет, — сердито ответила девчонка. — Здесь такая темень… У тебя спичек нет?

Я чуть не ударил себя по лбу. Как я раньше не догадался? Надо было зажечь свет в кабине. Тогда бы люди заметили!

Спичек у меня не было, и пришлось долго шарить при тусклом свете лампочек, прежде чем я нашел три кнопки освещения. Я так волновался, что не сразу смог нажать одну из них.

Свет почему-то вспыхнул за окном. Яркий луч прорезал темноту. В полосе света убегало назад полотно дороги. Горел прожектор, укрепленный снаружи над кабиной.

— Что же ты? — нетерпеливо сказала девчонка.

Я нажал соседнюю кнопку. Теперь свет зажегся в кабине. Я даже на мгновенье зажмурился. А когда открыл глаза, то увидел, что девчонка пристально разглядывает меня. На лице ее было странное выражение. Не то тревоги, не то изумления.

Она смотрит на меня так же, как вчера вечером в саду. Все. Узнала…

Я отворачиваюсь. Мы долго молчим.

— Ты все это выдумал? — спрашивает она наконец.

— Что?

— Эту чепуху про машиниста?

Что бы я сейчас ни сказал, она все равно не поверит.

— Выдумал, — говорю я.

И мы снова молчим. Только грохочет состав.

— Интересно, что бы ты делал, если бы я тебя не удержала? Напрасно схватила! — безжалостно продолжала она — Надо было дать тебе прыгнуть! Самоубийца-любитель…

Ей обидно за свое волнение, слезы. Я отворачиваюсь к окну.

Сумасшедший состав несет нас в ночь. За темным стеклом только угадываются очертания лесных посадок, разрывы полей…

За окном вспыхнул яркий свет. Оглушительный грохот ворвался в кабину. Я невольно отшатнулся. Мимо проносился встречный поезд. На огромной скорости слились в одну полосу освещенные окна вагонов. Там сидели пассажиры, ужинали, разговаривали. Они были всего в каких-нибудь полутора-двух метрах.

Поезд промчался. Через полчаса он остановится у нашей станции. Я застонал от подступившей тоски.

Девчонка встревоженно взглянула на меня. Но я молчал, и она ничего не спросила. Только заглянула в лицо. В глазах ее мелькнул испуг.

— Ты что… плакал?..

Начальник разъезда «38-й километр» растерянно перечитывал телефонограмму.

— Ну и ну! Такого еще никогда не было!

— Мне приходилось, — сказал пожилой дежурный.

— Составы под откос пускать?!

Дежурный кивнул.

— Это когда же?

— В войну.

— Так то в войну!..

Начальник был очень молод.

Она стояла спиной ко мне. Плечи ее вздрагивали. Я пробовал успокоить ее, но она не обернулась. Я видел, как она кусала губы, чтобы не разрыдаться. Со слезами она ничего не могла сделать, они текли у нее по щекам. Я вынул из кармана платок.

— На, возьми, — сказал я. — Чистый.

Она, не оборачиваясь, оттолкнула мою руку. Она не хотела, чтобы я видел ее слезы. Но плечи у нее вздрагивали все сильней. Я не знал, что делать. У меня уже у самого засвербило в носу и сами собой начали подергиваться губы. Я попробовал засвистеть какой-то веселенький мотивчик.

— Перестань свистеть! — сказала она.

Я перестал. Она вынула зеркальце. Не глядя на меня, потребовала:

— Дай платок!

— Серега! Сергей!..

Петька весь ободрался о щебенку и придорожные кусты. Сорвал голос. Он обшарил не меньше километра насыпи с обеих сторон.

— Сережка-а!

Значит, он остался на сцепке и сейчас мчится в тартарары со скоростью сто километров в час…

— Серге-ей!

Мимо, грохоча, пронесся пассажирский поезд.

Петька скатился с насыпи и через бурое весеннее поле побежал к далекому проселку. Вдали показался одинокий свет фары. Он приближался.

Башмаки расползались в жирной пашне. Земля цеплялась за ноги, не пускала вперед. Донесся треск мотоциклетного мотора.

Петька отчаянно рванулся к проселку. Упал, поднялся. Снова бросился наперерез свету. Забыв об опасности, Петька, распахнул руки, загородил дорогу. Мотоциклист резко затормозил.

— Друг!.. — прохрипел Петька. — Скорей… К телефону!..

Вид у него был такой, что парнишка-мотоциклист даже не спросил ничего. Кивком показал на сиденье сзади.

Круто развернул машину и на предельной скорости помчал ее обратно в темноту.

— Что же мы будем делать? — спросила девчонка.

Она уже привела себя в порядок и стояла строгая, аккуратная, такая же, как прежде. Она смотрела на меня, ожидая ответа. Надо было что-то придумать, оттянуть время.

За окном в луче прожектора промелькнула фанерная постройка с вывеской «Столовая». Несколько столиков стояли снаружи. На них лежали стулья, убранные на ночь.

Я вдруг ужасно захотел есть. Я всегда хочу есть в самое неподходящее время. Даже в кино, когда вижу, как на экране артисты едят, так мне тут же хочется есть. Я раз в доме санитарного просвещения у лектора, который проводил беседу о питании при атеросклерозе, спросил, что это — может быть, у меня какая-нибудь болезнь?

Лектор сказал, что я вполне здоров. Просто у меня сильная реакция организма на еду. И это вполне согласуется с теорией академика Павлова.

— Слушай, — сказал я. — У тебя никакой еды нет?

— Что?!

Глаза девчонки стали еще круглей. Она решила, что ослышалась.

— Ты хочешь есть?!

— Не хотел бы, не спрашивал, — буркнул я.

Я уже жалел о своем нелепом вопросе. Но девчонка вдруг сказала:

— Сейчас посмотрим.

Она немного успокоилась. Если человек хочет есть, то в самом деле все не так страшно.

Девчонка поставила на кресло большую красно-синюю сумку. Сумка была набита свертками, пакетами, кульками. У меня просто глаза разбежались. Колбаса, сыр, масло, хлеб белый и черный, крутые яйца, соленые помидоры… Ну и запасливая оказалась попутчица! У меня даже настроение поднялось.

Со стороны поглядеть — просто два человека сидят в поезде и ужинают. Только почему-то не в купе вагона, а в кабине машиниста. Девчонка сама почти ничего не ела, только все подкладывала мне новые куски. И чем больше я ел, тем она становилась спокойней. Кажется, первый раз мой аппетит принес какую-то пользу.

На дверях поселковой почты висел большой амбарный замок.

— Проспись, парень, — говорил сторож, — утром приходи.

— Открывай! — хрипел Петька. — Мне на станцию позвонить надо!

— Отступи! Не имею никакого полного права допускать посторонних лиц в неурочное время. Добром говорю, уйди!