Особенно хороши были узорные решеточки на боках возле круглых ручек.

Николай Николаевич потрогал висячий замок — он не поддавался, как влитой.

— Любуешься? — свесив голову с сундучка, спросил кот.

— Хорош, — восхищенно сказал Николай Николаевич. — А что там внутри?

— Лыка ручня, конопели пучня, кленово полено да соломы беремя, — загадочно проговорил Стёпа.

— Я серьезно.

— А коли серьезно, возьми меня под ташки и отнеси на диван. Притомился я, цельный день на ногах.

Николай Николаевич бережно взял кота под брюхо и перенес на подушку.

Кот прилег на бок, потянулся всеми лапами, скомандовал:

— Бери бумаги лист да садись к столу. Пиши: «Реестрик». Написал? Хорошо. Под номером первым у нас пойдет… — почесал лапой переносицу. — Отмыкай, что ли.

Николай Николаевич с опаской наклонился над замком, потянул на себя кольцо.

— Не замай! — сказал замок таким гулким басом, что Николай Николаевич, отпрянув, вопросительно поглядел на кота.

Кот кивнул поощрительно.

— Балуется. Не слушай ты его…

Николай Николаевич потянул еще раз — замок заверещал по-кроличьи:

— Не замай, кому говорю! А-я-яй!

Николай Николаевич с натугой повернул кольцо.

— Ну погоди у меня… — угрожающе сказал замок — и открылся.

Тяжелая крышка с тихим пением отскочила и встала почти вертикально.

Сундучок был полон доверху, его содержимое было накрыто грязноватой серой тряпицей.

— Ты не спутай ничего, — кот приподнял с подушки голову. Он глядел с подозрением и строго: настоящий завхоз. — Там у меня все по порядку складено. Что сверху лежит?

— Портянка, — неуверенно сказал Николай Николаевич и потянул тряпицу за край.

— Экой ты!.. — Кот заволновался, вскочил. — Нетути там никаких портянок. С самого верху чего лежит?

Николай Николаевич взял в руки нечто похожее на пучок сухой травы, показал коту.

— То-то… — проворчал кот и лег, успокоившись. — Пиши: номер первый — букетик-семицветик.

— Что же, я так и буду взад-назад от стола к столу бегать? — недовольно спросил Николай Николаевич.

— А ты стол поближе подтяни, так способнее.

— Не лучше ли наоборот? — Николай Николаевич взялся за боковые ручки сундука.

— Ну давай, коли подымешь… — усмехнулся кот.

Расставив ноги, Николай Николаевич крякнул — сундук ни с места.

— Гляди, пупок разошьется, — кот, довольный, завертел хвостом. — Иди-ко лучше к столу да пиши, что велено: номер первый — букетик, знамо дело, семицветик.

— И на что тебе этот букетик? — Записав, Николай Николаевич вертел сухую травку в руке. — Того гляди рассыплется.

Он ожидал чудес, а из сундука пахло затхлым бельем и еще чем-то солдатским. От букетика щекотало в носу.

— А ты подыши на него… — посоветовал кот.

Николай Николаевич дохнул — букетик зашевелился в руке, стебли сразу набухли влагой, повеяло болотной сыростью.

И вдруг на кончике одной травинки повисло что-то вроде ярко-красной светящейся капли. Рядом, шевелясь, загорелись еще два — синий и зеленый — огонька.

Николай Николаевич присмотрелся — это были три крохотных цветка. От каждого во все стороны шел тихий разноцветный треск.

— Да не бойся, не обожжешься, — сказал кот. — Сколько там цветочков осталось? Три? А ведь семь штук было. Так с боку и напиши в скобочках: три цветочка. Колер обозначь после двоеточия.

Сутулясь, Николай Николаевич старательно писал, потом спросил:

— Стёпа, а зачем они тебе?

— Спробуй — узнаешь, — усмехнулся Степан Васильевич. — Оторви венчик и съешь.

— Как это «съешь»?

— А так: разжуй и проглоти. Лучше синенький, он скуснее.

— И что будет?

— Худа не будет. Спробуй.

Николай Николаевич осторожно отщипнул ногтями синий цветок — на месте обрыва тотчас засветился новый, того же цвета бутончик.

Прикусил лепесток — на вкус кисловато, как заячья капуста.

Вдруг комнату тряхнуло, стол наклонился, стал пухнуть, расти, расплываться по краям, дергаться. Донесся голос кота:

— Спрыгни со стула-то, спрыгни.

Николай Николаевич раскинул шелестящие руки (широкими, пестрыми стали рукава) и с цокотом спрыгнул на паркетный пол.

Глянул вниз — ужас, ноги ссохлись, тонкими стали, желтыми, как обструганные палочки, и в чешуе. Пальцы когтистые растопырились в три стороны, об пол стучат.

Повернул головенку — направо, налево растопырены толстые крылья, грудь вперед выкатилась, желтые перышки заструились по ней к животу.

Круглый глаз скосил — огромаднейший кот лежит на диване, лапы под белой меховой грудью, склабится:

— Хе-хе…

— Хе-хе, — хотел передразнить его Николай Николаевич, а получилось: «Ко-ко-ко…» И забегал, забегал, суетясь, меж толстых ножек стула, зацокал сердито когтями, заплескал с шумом крыльями Николай Николаевич:

— Ко-ко-ко…

— Вот это финт! — сказал он, очнувшись и увидев себя сидящим на полу на корточках, руки назад.

— Испугался? — спросил с усмешечкой кот.

— Что ты! — с жаром сказал Николай Николаевич и поднялся. — Я второй съем, можно?

— Можно-то можно, да лучше не надо, — уклончиво ответил кот. — Зелененький съешь — рыбой станешь, это ванну сперва налить надо. Наплещем, надрязгаем, потом убирайся. Да и сырости я не люблю.

— Ну, а если красный?

— Жеребцом станешь, а места здесь мало. Мебель всю перекрушишь, пол провалится, чего доброго. Что соседи снизу будут говорить? За это и из белокаменной нас с тобой выселить могут… на сто первый километр.

Поразмыслив, хозяин вынужден был с гостем согласиться.

— А шапка-невидимка у тебя есть? — спросил он. — А скатерть-самобранка? А ковер-самолет?

— Ай, похерили, — сокрушенно сказал кот и, задрав заднюю ногу, почесал у себя за ухом. — Одну только скатерть вернули, да и то в таком виде, что стыдно глядеть.

— Покажи! — загорелся Николай Николаевич.

— А вот она сверху лежит.

Скатерть оказалась той самой застиранной серой тряпицей с бахромой по краям — Вот какая грубая, — расстроенно сказал кот. — А раньше была: в кучку сжал, в сумку склал — и пошел себе дале.

Николай Николаевич расстелил скатерть на письменном столе, прижмурясь, представил себе бутербродики с креветками, с лимоном и с цветочками из холодного масла…

Под скатертью зашевелилось, проступило круглое. Поднял — кислый запах щей, дешевая фаянсовая тарелка.

— Вот, полюбуйся, — фыркнул кот, перепрыгнув с дивана на стол, — щи укладны да сухари булатны. Испортили вещь…

В полночь, когда у хозяина воспалились глаза, а кот стал жмуриться и тереть лапой нос, инвентаризацию пришлось упростить. Николай Николаевич вынужден был отказаться от намерения ощупать и опробовать каждую вещь: просто доставал из сундучка и со слов своего постояльца регистрировал.

Скромный по размерам сундучок оказался очень вместительным.

Самой крупной вещью в нем был кувшинец о двенадцати рылец с живой и мертвой водой: высотою с полметра, похожий на окаменевшее морское диво. Два рыльца были отбиты, и ручка треснута, но зеленая сургучная печать сохранилась, а в этой печати, как сказал Степан Васильевич, и состоял весь секрет.

Мертвая вода отдавала сероводородом, и Николай Николаевич ее только понюхал, пить не стал. Живую воду — попробовал. Ну, что тут скажешь? Горилка — она горилка и есть.

— Так-так-так, — лежа на диване и водя головой от стола к сундучку и обратно, бормотал Стёпа. — Серебряное блюдо — в наличии, золотое яичко — придадено… Вынимай осторожненько. Не разбей гляди, беда будет. Большая беда. Землетрясение там или война… Сколько их переколотили, этих яиц, — ни разу добром не кончалось. Пялечко с иголочкой, кукла-советчица — это женские вещи, нам неинтересные. Платочек желтенький… забыл для чего. Право слово, забыл. Ты, брат, не тряси его, а то вытрясешь трех мужиков и будешь их всю жизнь кормить да поить. Топорик? Это не наш топорик, чужой приблудился, отставь-ка его в сторону. У нас топоров быть не бывало… Сабля — дело другое, только она не действует. Ржа изъела… Дальше дудочка, войско вызывать…