— Ты ошибаешься, — сказал Олег, — нет у нас никаких секретов. Ну, обсуждаем учителей. Ну, говорим о них разныe разности. Ты что, в обычной школе никогда не учился? Разумеется, нам не хочется, чтобы они об этом знали. Так ведь просто можно и вылететь отсюда. Учителя тоже люди и способны обижаться. А потом всю жизнь будешь каяться. Семь человек на всю страну!.. Так что не ломай себе голову.

Он встал. На этот раз с твердым намерением не задерживаться.

Но в дверях всё же остановился и сказал:

— Сам ход твоих рассуждений порочен. Уж если они… — он кивнул в сторону голубого домика, — если они знают, о чем мы думаем…

— О чем Я думаю, — перебил я его. — И о чем думает Рита.

— Ну да, о чем вы с Ритой думаете. Если это для них не секрет, то с чего ты взял, что я могу успокоить тебя так, чтобы они этого не заметили? Да и сейчас, по твоей логике, они должны слышать каждое наше слово. Не так ли?

Я кивнул.

— Возможно, они и слышат. Но это не имеет никакого значения. Единственная их цель — научить нас всему, что мы можем усвоить. Впрочем, Иванов тебе об этом уже говорил. Кроме того, успокоить тебя они могут куда лучше, чем я. И быстрее. Могут, но не хотят. Волнуйся сколько влезет. Всего хорошего.

Олег ушел в сильной позиции, но убедить меня он не сумел. Глаза его выдавали, что что-то здесь не так.

Скорее всего, он явился проверить, помню я о чем-то случайно мне сказанном или нет. И, убедившись, что не помню, спокойно удалился.

Проговориться могла только Соня, недаром она трепыхалась возле учительской. И анонимы здесь ни при чем. Соня меня обманула. Заставила скрывать то, что всем давным-давно известно, а о чем-то другом — позабыть.

Но о чем? Сколько я ни ломал голову, я не мог вспомнить. Петров прав: в голове у меня сплошная окрошка.

Ладно, пусть анонимы знают, что у меня душа не на месте.

Посмотрим, как они на это отреагируют.

Но мама — мама ни в коем случае не должна об этом знать.

Я сел за стол и начал писать письмо.

"Дорогая мама! Сообщаю тебе, что доехал я благополучно и уже начались занятия. Ребята здесь подобрались хорошие, очень способные. Питание регулярное, на высшем уровне, всё бесплатно. У меня в общежитии отдельная комната с телевизором и собственной ванной. Так что ты за меня не волнуйся. Места здесь очень красивые…"

Я посмотрел за окно — купол был молочно-белый, непрозрачный, покрытый то ли снегом, то ли изморосью.

"Осень стоит пока теплая, но наступающая зима нас тоже не беспокоит. Здесь у нас всё под крышей…"

Вычеркнул: не поверит.

"По всем помещениям школы я хожу в одной куртке: комнатная температура…"

Ну, это уже дикий просчет. Мама изведет меня вопросами про мои бронхи.

"Одеждой обеспечен полностью, так что ничего не надо посылать. Мой адрес ты найдешь на конверте. Целую тебя, жду письма, беспокоюсь о твоем здоровье, твой сын Алексей. Отцу скажи, что учусь в математической спецшколе. Если, конечно, спросит".

Конвертов в столе была целая пачка, все одинаковые, с фирменной маркой (на синем фоне золотой шар) — и с моим домашним адресом, отпечатанным явно на лазерном принтере. Внутри каждого конверта лежал еще один сложенный вдвое конверт — для ответного письма и тоже с надпечатанным адресом:

"Тюменская область, Чулпан, «Инкубатор», Алексею Гольцову".

Всё, вплоть до мелочей, учла администрация.

Я запечатал письмо, хотел было сбегать к Олегу, спросить, где тут почтовый ящик, но передумал: еще решит, чего доброго, что я перед ним заискиваю.

Конечно, логичнее всего было бы обратиться к тому, кто ведет переписку, но идти с вопросом к Денису мне не хотелось.

Ладно, решил я, мы сами с усами.

Пойдем прогуляемся.

Я вышел в коридор.

Сквозь запертые двери не доносилось ни звука.

Это была тяжелая, неприятная тишина: как будто я один во всем этом здании, да что там — на целом свете один.

"Ай, глупости, кругом полно людей, — сказал я себе. — Вон, в шестой комнате — Олег, в пятой — Черепашка, в четвертой — Юрка Малинин, в третьей — Соня, во второй… подожди-ка, кто же во второй? То ли Диня, то ли рыженькая. Точно, рыженькая, дверь напротив моей: когда я шел к себе, она оттуда выглядывала".

Нам с Ритой и Олегом повезло: наши окна выходят в сторону бассейна, и мы можем сколько угодно любоваться пальмами. А с той стороны — только теннисный корт и деревья.

Неожиданно мне вспомнилось, как называются эти деревья, цветущие сиреневыми, нет, голубыми цветами: представьте себе, жакаранды.

Я и не подозревал, что знаю такое шикарное слово.

От этого открытия я осмелел:

"А что, на самом деле? Мы тоже не самые последние на Земле идиоты".

Проходя мимо комнаты номер восемь, я замедлил шаги.

Значит, в этом номере никто пока не живет. Возможно, ждут еще одного новенького.

А не посмотреть ли мне, какая там обстановочка?

Перед отъездом в Чулпан Иванов говорил мне, что прием заявлений кончается завтра. То есть, кончился вчера. Наверняка восьмую комнату уже подготовили к прибытию новичка. Если там меблировка получше, возьму и самовольно переселюсь.

И, недолго думая, я толкнул плечом дверь с номером "восемь".

Дверь бесшумно открылась, и тут же внутри зажегся свет.

То, что я увидел, меня несколько озадачило. То есть, ничего особенного: обстановка такая же, как и у меня. Тахта, трельяж, шифоньер…

Странным мне показалось то, что мебель не такая же, аточно такая же, как у меня: журнальный столик в том же месте ободранный, зеркало в дверце шкафа тусклое, с отбитым и потемневшим внизу уголком.

Я аккуратно закрыл дверь, постоял в коридоре, подумал — и пошел по лестнице вниз.

"Ладно, — сказал я себе, — не нашего это ума дело. Мы что с тобой ищем? Почтовый ящик, письмо опустить. И давай не будем отвлекаться".

В вестибюле почтового ящика, как ни странно, не оказалось, хотя по всем понятиям он должен был находиться именно там.

Я вышел из общежития.

Дул искусственный теплый ветер, всё пространство под куполом заливал ровный неяркий (и тоже, наверно, искусственный) свет.

На территории не было ни одной живой души.

Сочная густая травка газонов слегка шевелилась от ветра.

Низко над травой летали, гоняясь друг за дружкой, две стрекозы.

— Отстань, параситка! — стрекотала одна.

— Сама параситка песмосклая! — вторила ей другая.

Значит, у меня нет никаких галлюцинаций. Значит, я здоров.

Спасибо вам, добрые стрекозы.

По мощеной дорожке я дошел до учебного блока, он был наглухо заперт.

И здесь почтового ящика не было. Не нашел я его и на центральном столбе.

Но память подсказывала мне, что он есть, где-то я его видел: простой металлический ящик синего цвета, привинченный к стене.

Интересно, какой такой особенный был почтовый ящик у Черепашки в Воронеже, что мамаша ухитрилась его пропить?

Потоптавшись у двери лифта, я побрел по дорожке дальше.

Метров через сто путь мне преградила невысокая зеленая изгородь из подстриженных кустов, усыпанных гроздьями синих и явно несъедобных ягод.

Здесь радиальная дорожка упиралась в кольцевую, по которой, как я предположил, можно обойти всю территорию школы.

В какую сторону идти, направо или налево?

Я помедлил — и шагнул прямо, напролом через живую изгородь.

Кусты оказались жутко колючие, они жалили сквозь тренировочные штаны.

Зажмурившись, я продрался через это препятствие, инстинктивно вытянул перед собою руки — и коснулся поверхности купола. Она была матово-белая, гладкая и холодная, как искусственный лед. Этот холод обжигал пальцы.

Иней, догадался я. Или наледь. Толстый слой инея, превратившийся в лед.