Но зачем им вес это? Они изменили историю, вернее исказили подлинную историю мира — и могли подслушивать разговоры любых граждан. Но кто они? Ответ напрашивался сам собой. На верхушке общества находились немногие, на дне — абсолютное большинство. Те, что были наверху, желали там остаться. И он был среди тех, кто наверху, и в тайне от него делалось все, чтобы его статус остался неизменным. Поэтому от него не требовалось ни малейших усилий, чтобы сохранить свое привилегированное положение. Достаточно забыть то, что он открыл, и пусть мир останется прежним.

Для него. А как насчет остальных? До сих пор ему ни разу не приходилось думать о пролах. Повсюду ощущалось их незримое присутствие. Он признавал их роль в жизни, как собственную роль — как нечто предопределенное. А что если бы он был одним из них? Что, если бы он был пролом?

Ян почувствовал, что замерз. Прямо впереди появилась лазерная голографическая вывеска ночного магазина, и он направился к нему; дверь открылась, пропуская его в гостеприимное тепло. Он собирался купить кое-какие продукты, чтобы отвлечься от черных мыслей. Номер покупки был 17, он тут же сменился на 18, как только Ян прикоснулся к клавише. Ему нужно молоко. Он набрал 17 на числовой панели под дисплеем, заказал литр молока, затем еще литр. И масло, тоже в большом количестве.

И апельсины, мягкие и упругие, приплывшие в северную зиму, с отчетливым словом «Яффа» на каждом. Он быстро отвернулся и заторопился к кассе.

— Семнадцать, — сказал он девушке за кассой, и она набрала число.

— Четыре фунта десять, сэр. Вам упаковать?

Ян выложил кредитную карточку и кивнул. Она вставила ее в машину, затем вернула. Покупки появились в корзине, и она отправила их на упаковку.

— Холодный день сегодня, — сказал Ян. — Ветер сильный.

Она чуть приоткрыла рот, затем обернулась, поймав его взгляд. Она слышала его акцент, видела одежду: между ними не могло быть даже случайного разговора. Если Яну не было об этом известно, то девушка хорошо знала. Он убрался в ночь, радуясь, что холод сбил жар с пылающих щек.

Уже в квартире он понял, что совершенно не чувствует аппетита. На глаза ему попалась бутылка виски, но пить не хотелось. В конце концов он пошел на компромисс, распечатал бутылку пива, накрутил на диске струнный концерт Баха и сам себе удивился: что же это он делает, черт побери?!

А что ему делать? Он не знал ни страха, ни неудач, пока не попытался получить запретную информацию. Тех, кто ставил под сомнение авторитеты, ожидали трудовые лагеря в Шотландии. Всю жизнь он смотрел на лагеря как на суровую, но необходимую меру, направленную на изоляцию высшего общества от смутьянов. Пролы, конечно, смутьяны, любая другая мысль здесь просто неуместна. Впрочем, теперь вполне уместна, поскольку он может стать одним из них. Если он чем-нибудь привлечет к себе внимание, то будет схвачен. Совсем как прол. В каком мире он живет? И как узнать о нем больше, ничем не рискуя?

Ни сегодня, ни завтра, ни послезавтра на его вопросы не будет простых ответов. Легче всего погрузиться в работу — в ложную и интересную. Это тоже выход.

— У меня нет слов, чтобы выразить тебе свою благодарность, — сказала Соня Амарильо. — Ты сделал так много и в такой короткий срок.

— Пока это было легко, — Ян насыпал сахару в чай. Закончился день, и он всерьез подумывал об отъезде. — Главное, что мне пришлось делать — это менять старые устройства. Но я уже вижу, где в скором времени понадобится настоящая работа.

— Ты с ней справишься! Мне страшно повезло. Ну ладно, перейдем к другим вопросам, к общественным. Ты свободен сегодня вечером?

— Надеюсь.

— Пожалуйста, не планируй ничего. В Итальянском посольстве будет прием, и я думаю, тебе там понравится. Там будет один весьма интересный гость. Джованни Бруно.

— Бруно? Здесь?

— Да. Он приедет из Америки на семинар.

— Я знаю все его труды. Он физик, с задатками инженера.

— Лучшей характеристики не придумать.

— Спасибо за приглашение.

— Пожалуйста. До девяти.

Ян не испытывал желания идти на скучный посольский прием, но знал, что отказываться нельзя, да и разговор с Бруно мог оказаться полезным. Этот человек — гений, создатель целого поколения блоков памяти. Возможно, к нему будет не пробиться в толпе светских бабочек.

Он был прав, предполагая, что будет давка. Собрался весь высший свет. Здесь были обладатели денег и званий, не имеющие иных амбиций, кроме общественного положения. Они хотели только одного: чтобы их видели рядом с Бруно, чтобы их лица появились в светских колонках рядом с лицом Бруно, чтобы говорить потом о Бруно, как о близком знакомом. Ян вырос с этими людьми, учился с ними в школе и жил среди них. Они свысока смотрели на его семью, потому что она относилась к научным кругам. Не было смысла разъяснять им, что это благодаря Анджею Кулозику, дальнему и почитаемому родственнику, физику, успешно работавшему над оригинальными проектами с применением энергии связи. Большинство из них даже не знали, что такое — энергия связи. Сейчас они вновь окружали Яна, это ему не нравилось. В толпе перед входом в зал мелькало много знакомых и полузнакомых лиц, и когда он сбросил пальто на руки поджидавшему швейцару, на его лице тоже застыло холодное и сдержанное выражение, привычное еще со времен начальной школы.

— Ян, никак ты! — прозвучал над ухом глубокий голос, и он повернулся, чтобы посмотреть, кто к нему обращается.

— Рикардо! Вот уж трогательная встреча!

Они тепло пожали друг другу руки. Рикардо де Торрес, маркиз де ля Роза, был его не очень дальним родственником по материнской линии. Высокий, элегантный, чернобородый и учтивый, он был, пожалуй, единственным из родни, с кем Яну приходилось встречаться. Они вместе учились в школе, и их дружба пережила даже это испытание.

— Ты здесь не за тем ли, чтобы встретиться с великим человеком — спросил Рикардо.

— Собирался встретиться, пока не увидел, сколько здесь желающих. Меня ничуть не прельщает перспектива стоять полчаса в очереди, чтобы пожать профессору руку в перчатке и услышать несколько слов, которые он пробормочет мне в ухо.

— До чего же привередлива эта ваша островная раса. Я же, продукт более старой и ленивой культуры, пристроюсь в очередь.

— Общественная нагрузка?

— Угадал с первой попытки.

— Ладно, пока ты будешь стоять, я попытаюсь пробиться сквозь озверелую толпу в буфет.

— Разумно, завидую тебе. Мне достанутся остывшее мясо и обглоданные кости.

— Будем надеяться на лучшее. Если ты уцелеешь в этой толчее, встретимся.

— Будем надеяться.

Отлично. Яну представилась возможность самостоятельно заказать блюдо.

Смуглый шеф-повар в белом колпаке с надеждой принялся точить нож, когда Ян взглянул на жаркое; но взгляд его потух, когда Ян отошел. Нельзя же есть жареное мясо ежедневно. Сейчас его больше привлекали осьминог под чесноком, улитки, пате с трюфелями. Наполнить блюдо деликатесами было несложно. Маленькие столы у стенки пустовали, и он уселся, радуясь, что сможет поесть, не держа тарелку на колене. Восхитительно! Пожалуй, и вина выпить не грех. Мимо проходила служанка в черном платье. Она несла поднос с бокалами, и он махнул ей.

— Красного. Большой, — сказал он.

— Бардолино или Корво, Ваша честь?

— Корво, пожалуй… да, Корво.

Она протянула бокал, и он, подняв на нее глаза, едва не выронил бокал, но она ловко перехватила его и поставила на столик.

— Шолом, — очень тихо сказала Сара. Быстро подмигнула ему и ушла. Ян совсем уже было собрался пойти за ней, но раздумал и вновь утонул в кресле. Ее присутствие здесь, должно быть, не случайно. Ведь она не итальянка. Или итальянка? Что, если вся эта история об Израиле — надувательство? Насколько он понимал, субмарина могла быть и итальянской. Что происходит? Мысли роились в голове, и он медленно подчищал блюдо с деликатесами, не чувствуя вкуса. К тому времени, когда он доел, комната начала заполняться народом и он уже точно знал, что делать.