— Вы не репортер? — спросила одна из женщин.

— Нет, — ответила я безучастным тоном. — Я получила здесь степень бакалавра искусств. Уже довольно давно. На днях я была здесь, разговаривала с Гарольдом Вайнштейном и встретилась с Гейл.

— Ох уж этот Вайнштейн! — пробурчала другая женщина. — Считает себя радикалом, потому что ходит в рабочих рубашках и на чем свет стоит клянет капитализм.

— Да, — поддержала третья. — Я проходила у него курс: «Большой бизнес и профсоюзы». Он считает, что главная битва против капиталистического гнета была выиграна, когда в сороковых годах Форд потерпел поражение от Союза автомобильных рабочих. А когда спрашиваешь его, почему женщин не допускают не только в большой бизнес, но и в профсоюзы, он отвечает, что это объясняется не угнетением, а современными общественными нравами.

— Этот аргумент оправдывает всякое угнетение, — вмешалась полная женщина с короткими вьющимися волосами. — Получается, что лагеря Сталина отражают советские нравы тридцатых годов. Я уже не говорю о ссылке Щеранского.

Худенькая смуглая Мэри, средних лет женщина, которая в пятницу была с Гейл в кафе, попыталась призвать группу к порядку.

— У нас нет никакой программы на сегодня, — сказала она. — Летом у нас слишком слабая посещаемость, чтобы мы могли решать важные вопросы. Почему бы нам не сесть в кружок на полу и не провести групповую дискуссию? — Она курила, затягиваясь так глубоко, что щеки у нее вваливались. У меня было такое ощущение, будто она подозрительно меня разглядывает, но, может быть, это только сказывалась моя нервозность.

Я также послушно уселась на пол, подняв перед собой колени. Мои лодыжки все еще побаливали. Стали подходить новые женщины, прихватывая с собой чашки с кофе, не слишком аппетитным на вид. Входя, я бросила беглый взгляд на этот явно переваренный напиток и решила, что не буду его пить, даже ради того, чтобы доказать свою общность со всей группой.

Когда все женщины, кроме двух, уселись, Мэри предложила, чтобы мы все представились по кругу.

— Сегодня среди нас пара новеньких, — сказала она. — Я Мэри, дочь Анны.

Она повернулась направо, к той женщине, которая протестовала против исключения женщин из больших профсоюзов. Когда очередь дошла до меня, я сказала:

— Я Ви.Ай. Варшавски. Друзья зовут меня Вик.

Когда все представились, одна женщина с любопытством спросила:

— Вы зоветесь своими инициалами или Вик ваше настоящее имя?

— Это прозвище, — объяснила я. — Обычно я пользуюсь своими инициалами. Свою рабочую жизнь я начала адвокатом, и я поняла, что моим коллегам и оппонентам-мужчинам труднее обращаться ко мне покровительственно, если они не знают моего имени.

— Разумное соображение, — сказала Мэри, возобновляя свое председательство. — Я хотела бы наметить меры поддержки киоска «Эры» на Иллинойской ярмарке. Тамошнее объединение женщин обычно имеет киоск, через который они распространяют литературу. В этом году они хотят расширить свою деятельность, организовать, выставку слайдов, и им нужны будут помощницы, которые могут поехать в Спрингфилд на один-два дня с четвертого по десятое августа.

— Пошлют ли туда машину? — спросила полная кудрявая женщина.

— Это зависит от того, много ли будет добровольцев. Я бы, например, поехала. Если захотят поехать и остальные, мы могли бы нанять автобус, тут не такое большое расстояние.

— А где мы там остановимся? — спросила одна из женщин.

— Я планирую разбить лагерь, — сказала Мэри. — Но желающие могут разделить номер в отеле с одной из тамошних участниц объединения.

— Я лично не хотела бы иметь с ними никакого дела, — сказала розовощекая женщина с длинными, по пояс, волосами. Она была в комбинезоне и тенниске, у нее было лицо миролюбивой матроны викторианской эпохи.

— Почему, Аннет? — поинтересовалась Гейл.

— Они игнорируют реальность: социальное положение женщин, неравные права в браке и при разводе, в воспитании детей. Они поддерживают кандидата, который обещает сущие пустяки для защиты детей, но не имеет ни одной женщины в свеем аппарате, я уже не говорю о том, что его жена — просто пластмассовый манекен, никуда не выходит из дома и только и заботится что о карьере мужа.

— У нас никогда не будет социальной справедливости, пока не будет ликвидировано политическое и экономическое неравенство, — сказала коренастая женщина, которую, кажется, звали Рут. — А ведь политические проблемы вполне разрешимы. Нельзя уничтожить фундаментальное неравенство отношений между мужчинами и женщинами, не уничтожив законы, являющиеся орудием этого неравенства.

Это был старый аргумент, возникший в конце шестидесятых годов, с появлением радикального феминизма. Или вы сосредоточиваете свои усилия на том, чтобы добиться равной оплаты и равных юридических прав, или же вы направляете их на то, чтобы утвердить во всем обществе новую шкалу сексуальных ценностей. Словоизвержение длилось минут десять, пока Мэри не постучала по полу костяшками пальцев.

— Я не хочу добиваться консенсуса по частным вопросам двух организаций, — сказала она. — Я просто хочу знать число добровольцев, готовых выехать в Спрингфилд.

Как можно было предугадать, Гейл вызвалась первая, за ней Рут. Обе женщины, которые клеймили политические взгляды Вайнштейна, также согласились поехать.

— А как вы, Вик? — спросила Мэри.

— Спасибо, но я не могу.

— Почему вы не скажете нам, какова цель вашего здесь присутствия? — стальным голосом спросила Мэри. — Допускаю, что вы учились в университетском колледже, но никто не станет сидеть во вторник вечером с инициативной группой, чтобы выслушивать политическую дискуссию.

— Дискуссии не слишком-то изменились с моих времен, но вы правы: я пришла сюда, потому что пытаюсь разыскать Аниту Мак-Гро. Я не знаю никого лично из вас, но я знаю, что она была близка к вашей группе, и я надеюсь, что кто-нибудь может сказать мне, где она находится.

— В таком случае вам здесь нечего делать, убирайтесь! — сердито сказала Мэри. Вся группа мгновенно ополчилась против меня; я чувствовала их враждебность как нечто вполне осязаемое. — Нас всех уже допрашивала полиция; теперь, видимо, они решили заслать к нам свою осведомительницу и через нее выведать адрес Аниты, допуская, конечно, что мы его знаем. Лично я его не знаю, не уверена, что кто-либо знает, но эти полицейские свиньи никак не могут успокоиться, хотят добиться своего не мытьем, так катаньем.

Я не пошевелилась.

— Я не из полиции, и я не репортер... Вы считаете, что полиция ищет Аниту, чтобы обвинить ее в смерти Питера Тайера.

— Конечно, — обрушилась на меня Мэри. — Они так и шныряли здесь, все пытались выяснить, не крутил ли с кем-нибудь Питер, и не ревновала ли его Анита, и не завещал ли он ей все свои деньги. Можете пойти и сказать им, что так они ровно ничего не добьются.

— Я хотела бы изложить совершенно другую версию, — сказала я.

— Идите вы к чертовой матери, — сказала Мэри. — Ваша версия нас не интересует. Выматывайтесь.

— Я не уйду, пока вы меня не выслушаете.

— Может, вышвырнуть ее, Мэри, — предложила Аннет.

— Попытаться вы, конечно, можете. Но если я сломаю кому-нибудь из вас руку, вы все очень обозлитесь, а я все равно не уйду, пока вы меня не выслушаете.

— Ладно, — рассерженно обронила Мэри. Она сняла с руки часы. — В вашем распоряжении пять минут. Затем Аннет вас вышвырнет.

— Спасибо. Версия, которую я вам изложу, очень коротка. Я смогу расширить ее позднее, если у вас будут вопросы. Вчера утром Джон Тайер, отец Питера, был убит перед своим домом. Полиция предполагает, но не может доказать, что это сделал заказной убийца, которого они хорошо знают. Я считаю, в отличие от полиции, что этот же убийца в прошлый понедельник застрелил и Питера. Почему был убит Питер? Ответ довольно прост: потому что он знал нечто, что могло бы причинить сильный вред весьма могущественному, но погрязшему в коррупции профсоюзному лидеру. Не знаю, что именно он раскрыл, но знаю, что это связано с противозаконными финансовыми сделками. Возможно также, что к этим сделкам причастны отец Питера и тот человек, у которого Питер работал.