Бутырское утро свеженько напомнило нам, что никакие удивительные способности и бывшие заслуги не помешают нам встать перед проверяющим с руками за спину, а вся наша свобода воли — это молчать. — «У вас все в порядке? — спросил проверяющий. — Что молчите? Я спрашиваю, все ли в порядке. Молчите? Ну, молчите…» Что ж, за это на проверке не бьют. Вызовут «слегка» — там другое дело. Филлипинца заказали с вещами. Трясущимися руками бедный доктор стал собирать баул, будучи, видимо, уверен, что его снова отведут в какое-то страшное место. Открылись тормоза, и вертух, с утра недовольный чем-то, просящим тоном сказал другому: «Слушай, отведи этого мудака, ладно?» — «Куда? К иностранцам?» — «Ну. Думали, якут. Эй, ты, ты кто там? Ладно, давай выходи, хули встал в дверях». Так мы расстались с мэром города Багио господином Хуаном Лабо. — «Такая шняга» — заметил кто-то, когда захлопнулись тормоза. «Такая страна» — говорил знакомый американец, объясняя тем самым российские странности, но тогда ни он, ни я ещё не знали, что правильнее говорить: такая шняга.
А время шло, в нашей хате не лечили никого, ребята собрались по преимуществу сыновья своих родителей, т.е. бабки за них двинули, за что наказание ожидалось минимальное. Наш болезный и битый съездил на суд — «на меру». Меру ему не изменили. Судья задала провокационный вопрос: считает ли обвиняемый себя виновным, и парень с горячностью ответил: «Нет!» Я сутки потратил, чтобы вбить в его башку: о виновности «на мере» ни слова. Однако парень, как истинный арестант, мне не поверил. А шансы у него были: самое лёгкое обвинение в хранении незначительного количества наркоты. Но — хотел бы я видеть того, кто умеет учиться на чужих ошибках. Встречи с адвокатом стали реже (все-таки не удобно было напрягать Ирину Николаевну лишними посещениями тюрьмы, входя в которую, как она призналась позже, адвокат не может быть уверен, что выйдет из неё); уважаемый следователь пропал прочно; но было ясно одно: я побеждаю, идя по единственно возможному медленному пути: невидимые лица используют невидимые связи, а умеренные, но убедительные угрозы Косуле обеспечивают путь на больницу в матросскую Тишину, куда в одно прекрасное утро меня повезли снова.
Этап на больницу сопровождается упрощённой процедурой сдачи казенки, прямо тут, на продоле, отчего чувствуешь неизменное волнение: всему вопреки, а вдруг свобода? О чем ещё мечтать арестанту. Самая важная забота — убедиться, что едешь на больницу, а не на общак, поэтому сданная казенка успокаивает, к тому же вопрос, что говорить на Матросске, уже не страшит; чувствовать себя в привилегированном положении неистребимо приятно даже в тюрьме. На первом этаже я оказался в одиночке, но не в стакане, а с лавочкой. Позже подсадили парня, в боксе стало тесно, но мы, естественно, закурили, покрыв туманом жёлтую лампочку, грязно-зеленые стены и друг друга. — «Ты на больницу?» — поинтересовался парень, глядя на полотенце, которым я перетянул поясницу (пояс отобрали и сказали, что отдадут позже). — «Точно не знаю. Видимо, да. Если не трудно, помоги затянуть потуже. А ты?» — «Я на волю, срок статьи истёк». Вот это да! Этот парень сейчас выйдет из тюрьмы и пойдёт сам, куда захочет. Вот это — да… — «Сам-то откуда?» — «Из спидовой хаты» — тут, по правде сказать, передёрнуло, и я постарался отодвинуться от соседа. — «То есть, на Бутырке тоже есть спидовые хаты?» — «Конечно» — парень перечислил, какие. — «Заболел в тюрьме?» — «Нет, на воле. У нас компания тесная, всегда один баян был». — «На воле сможешь позвонить?» — «Да, давай телефон». Тут я задумался, а что это я в одиночке вдруг встречаюсь с тем, кто уходит на волю. — «Нет, — говорю, — не надо ничего».
Этап оказался немногочисленным, поместился в УАЗ, как было однажды. Каждого заковали в наручники, отчего ожидаемая радость увидеть Москву померкла. Когда ты в наручниках, очень хочется убивать тех, кто тебе их предназначил, поэтому ни в окно, ни на мусора с автоматом во время езды смотреть не хотелось. На морозном солнечном дворе Матросской Тишины самочувствие улучшилось. Наручники сняли и дали возможность постоять на воздухе, где взгляд, конечно же, стремится в небо, белесое высокое пустое московское небо. Сбоку опоры какой-то постройки. Опускаю глаза и сталкиваюсь взглядом со старым знакомым. Вася! Кот, повидав тысячи арестантов, узнает меня сразу, это очевидно. И поступает чисто по-арестантски: не видит меня в упор и медленно исчезает за небольшой опорой. Делаю шаг в сторону, так же неторопливо, как Вася, чтобы не привлечь ничьего внимания и увидеть за колонной кота. Вася, видя такое дело, так же аккуратно делает шаг назад, и опять его не видно. Знает серый, что от этого арестанта хорошего ждать нельзя, ещё возьмёт за шкибот и отнесёт в хату два два восемь. Получается, не освободился Вася, а всего лишь уехал на зону. Впрочем, за высокими стенами он как дома. Рождённый в тюрьме, как истинный россиянин, он должен быть патриотом. Вася, Вася… Шняга все это. Самые большие патриоты, Вася, это государственные ворюги, да и то потому, что красть в других местах не умеют. Держи хвост трубой, беги за ворота, когда поедет автозэк, тебя пропустят, и узнаешь другой мир, где живут свободные кошки, где дурманят невиданные тобой доселе краски и запахи, где тебя ждёт справедливая борьба за жизнь и за все, что ты хочешь. Беги, Вася.
Приёмный кабинет преодолевается автоматически. Приёмщица смотрит в историю болезни, задаёт вопрос, ответа не слушает, и — все, Павлов, не мешайте, идите на сборку, сейчас отведут во второе отделение. Тюремная Мекка достигнута опять. С каким спокойным сердцем шагаешь за вертухаем. Что шагаешь, это, конечно, кажется, на самом деле плетёшься, и вертухай терпеливо ждёт, когда дошкандыбаешь до очередной двери. В знакомом поднебесном коридоре останавливаемся не перед той дверью, где я был раньше. — «Слушай, старшой, давай меня в двадцатую, я недавно оттуда, меня там ждут». Несмотря на то, что камера для меня определена, старшой самым удивительным образом соглашается, и мы идём дальше. — «Сюда?» — «Да, в самый раз».
О-о! Какие люди без охраны! — восклицает Валера О.О.Р.
Удивлённо смотрит Малхаз; Серёга невозмутим, но явно рад.
А вот и место твоё. Видишь — свободно. Мы его тебе оставили, — серьёзно и с достоинством говорит Валера. Ну, разве это не кайф, господа? А тут и чайку, и сигарет хороших. Не грех задымить наши грешные души и, ясное дело, с этапа отдохнуть, слушая как Валера, будучи одарён музыкально, поёт песни собственного сочинения.
Одна из песен Валеры О.О.Р.