Петръ Ивановичъ сталъ объяснять. Тутъ въ дверяхъ показался старшій камердинеръ, Ермолаичъ.

— Съ пріѣздомъ, батюшка, Михайло Ларивонычъ! Нежданый другъ лучше жданыхъ двухъ; аль только на побывку?

— На побывку, старина, и контрабандой.

Старикъ всплеснулъ руками.

— Самовольно, значитъ, безъ вѣдома герцога?

— Похоже на то.

— Эка гисторія! Да вѣдь тебя, батюшка, онъ самъ же и спровадилъ отселѣ къ чорту на кулички въ линейные полки? Какъ провѣдаетъ про твое самовольство, такъ жди отъ него всякихъ пакостей: разжалуетъ въ рядовые, а не то и въ арестантскія…

— Богъ не выдастъ — свинья не съѣстъ! — былъ легкомысленный отвѣтъ. — Ну, а теперь, старина, можешь опять благородно отретироваться въ собственные аппартаменты. У насъ съ Петромъ Иванычемъ свои приватныя дѣла.

— Приватныя дѣла! Ну, подумайте! — ворчалъ себѣ подъ носъ старикъ, "благородно ретируясь". — И покалякать-то толкомъ не дадутъ…

— Такъ развѣ и полковой командиръ не знаетъ о твоей отлучкѣ? — продолжалъ, между тѣмъ, допрашивать Шуваловъ.

— Командиръ-то знаетъ; но отлучился я подъ претекстомъ якобы къ роднымъ въ деревню. Были y насъ, видишь ли, на дняхъ большіе маневры. Я съ моей ротой пробрался ночью окольными путями въ тылъ непріятелю, напалъ врасплохъ на ихъ главную квартиру и захватилъ самого командира со всѣмъ его штабомъ въ постели.

Шуваловъ расхохотался.

— Однако! Воображаю, какъ они тебя благодарили. Ну, и ты увелъ ихъ въ свой лагерь?

— Взялъ съ нихъ только слово считать себя военноплѣнными. Это рѣшило исходъ маневровъ. Мой командиръ хотѣлъ было представить меня за то внѣ очереди къ слѣдующему рангу…

— А ты неужели отказался?

— Отказался, и по двумъ причинамъ: во-первыхъ, было бы не по-товарищески на чужой оплошкѣ выгадывать себѣ служебный фортель… Во-вторыхъ…

— Ну, что же во-вторыхъ?

— Во-вторыхъ, я могъ выпросить себѣ, замѣсто того, негласный отпускъ, который былъ мнѣ до зарѣзу нуженъ, чтобы… чтобы оглядѣться здѣсь опять въ придворныхъ сферахъ.

— Ты, Мишель, и лгать-то безъ запинки не умѣешь. Скажи прямо, что не въ-терпежъ стало въ долгой разлукѣ съ своей душой-дѣвицей.

— Да ты, Пьеръ, это про кого?

— Про кого, какъ не про ту, изъ-за которой собственно ты и вылетѣлъ тогда изъ Петербурга.

— Отъ тебя, братъ, я вижу, ничего не скроешь. Но ты еще не знаешь, что y насъ съ нею были уже декларасіоны, что мы тайнымъ образомъ помолвлены.

— Нѣчто подобное я уже подозрѣвалъ. Вѣдь вы съ графиней Анной Карловной замѣтили другъ друга еще тогда, когда ты былъ кадетомъ въ шляхетскомъ корпусѣ.

— Да, цесаревна пріѣзжала къ намъ въ корпусъ зачастую съ своей кузиной на всенощныя, отстаивала всю службу. Уже тогда мы поняли съ Аннетъ, что созданы другъ для друга. Когда же я вышелъ въ офицеры, мы обмѣнялись кольцами. Ни тебѣ, никому другому я объ этомъ пока не сказывалъ, чтобы не было, знаешь, медизансовъ. Но Биронъ чрезъ своихъ ищеекъ все-таки, видно, кое-что пронюхалъ…

— И разлучилъ васъ, потому что ты, какъ мужъ кузины цесаревны и притомъ офицеръ гвардіи, могъ быть для нѣмецкой партіи весьма опасенъ.

— Ну, вотъ. А на дняхъ я получилъ цидулочку отъ Аннетъ, что нынче-де на публичномъ маскарадѣ въ Лѣтнемъ дворцѣ мы могли бы встрѣтиться безъ всякой опаски. Раздобыть бы только приличный костюмъ…

— И входный билетъ, безъ котораго тебя не впустятъ, — добавилъ Шуваловъ. — На твое счастье я, какъ видишь, не въ состояніи воспользоваться ни своимъ костюмомъ, ни своимъ билетомъ, и могу отдать ихъ въ полное твое распоряженіе. Самсоновъ!

— Иди, иди! — донесся изъ лакейской ворчливый голосъ Ермолаича. — Начудесилъ, ну, и кайся.

— Да что y васъ тамъ? — теряя уже терпѣніе, крикнулъ Шуваловъ.

— Не одѣтъ я, сударь… — отозвался наконецъ Самсоновъ.

— Вретъ, вретъ! одѣтъ! — обличилъ его старикъ. — Чего сталъ, шелопутъ. Иди, иди на расправу. Ишь ты! ровно быкъ передъ убоемъ упирается.

И съ напряженіемъ всѣхъ своихъ старческихъ силъ, Ермолаичъ втолкнулъ въ комнату къ господамъ средневѣковаго рыцаря.

Въ первый моментъ Петръ Ивановичъ готовъ былъ, кажется, не на шутку разсердиться, но юный «шелопутъ» въ своихъ, на видъ тяжелыхъ стальныхъ, на самомъ же дѣлѣ картонныхъ доспѣхахъ, оклеенныхъ только сверху серебряной бумагой, остановился посреди комнаты въ такой безупречно-рыцарской позѣ, что господинъ его, зараженный смѣхомъ пріятеля, самъ также добродушно разсмѣялся.

— Ахъ, ты, шутъ и пьеро! Вѣдь пустить его этакъ на придворный маскарадъ, такъ никто, пожалуй, не призналъ бы въ немъ лакея.

— Ну, а теперь, Самсоновъ, разобалакивайся-ка опять, — сказалъ Воронцовъ: — на маскарадъ отправляюсь сейчасъ я вмѣсто твоего барина.

— Ваше благородіе, Михайло Ларивонычъ! взмолился тутъ Самсоновъ. — Явите божескую милость: возьмите меня тоже съ собой!

— Эко слово молвилъ! Тебя все равно вѣдь не пропустятъ.

— Меня-то съ вами пропустятъ: многіе служители придворные меня въ лицо знаютъ; а для послугъ, неравенъ часъ, я могу вамъ еще пригодиться.

— Нестерпимо, вишь, любопытенъ посмотрѣть тоже на этакій маскарадъ, — поддержалъ его Ермолаичъ. — Возьми-ка его ужъ, сударь, чтобы тебѣ одному, грѣшнымъ дѣломъ, какого дурна тамъ не учинилось. Малый онъ шустрый.

— А чтожъ, и въ самомъ дѣлѣ, - обратился къ Воронцову Шуваловъ. — Пускай ужъ идетъ съ тобой; все вѣрнѣе. Про рыцарскій костюмъ мой слышала отъ меня до сихъ поръ одна только особа. По походкѣ, по голосу она, чего добраго, догадается, что это не я, а кто другой.

— Ну, походку и голосъ можно всегда измѣнить. А кто та особа?

— Юліана Менгденъ. Сама она, имѣй въ виду, будетъ маскирована Діаной.

— О! la belle Julie? Но мнѣ она, ты знаешь, не опасна. Ну, что же, Самсоновъ, скоро ли?

"Публичнымъ" маскарадомъ въ Лѣтнемъ дворцѣ завершался, какъ сказано, циклъ всѣхъ придворныхъ празднествъ по случаю вступленія въ бракъ наслѣдницы престола; уже поэтому онъ долженъ былъ быть еще пышнѣе и разнообразнѣе бывшаго за два дня передъ тѣмъ «параднаго» маскарада въ Зимнемъ дворцѣ. Тамъ танцовали четыре кадрили, по 12-ти паръ въ каждой, и каждая кадриль въ одноцвѣтныхъ домино; а ужину, приготовленному въ галлереѣ, былъ приданъ видъ сельскаго праздника: столы и скамейки были всѣ въ зелени и цвѣтахъ. «Публичный» же маскарадъ долженъ былъ происходить, въ началѣ вечера, среди настоящей природы, подъ открытымъ небомъ — въ Лѣтнемъ саду и на прилегающей къ нему рѣкѣ Фонтанкѣ въ видѣ "венеціанской" ночи, а танцы и ужинъ потомъ — въ стѣнахъ дворца. Неудивительно, что большинство приглашенныхъ на этотъ совершенно исключительный праздникъ ожидало его съ большимъ нетерпѣніемъ.

Едва ли, однакожъ, не болѣе всѣхъ волновалась Лилли Врангелъ. Всякій день вплоть до воскресенья являлся къ ней, согласно выраженной императрицею волѣ, французъ балетмейстеръ придворнаго театра, мосье Флере, толстенькій старичокъ съ пухлыми розовыми щечками, въ голубомъ фракѣ съ остроконечными фалдами, со скрипицей въ одной рукѣ и съ хлыстомъ въ другой. Наставляя дѣвочку въ па и пируэтахъ, онъ безцеремонно выгибалъ ея станъ, вывертывалъ ей носки и локти. Каждое движеніе онъ иллюстрировалъ ей сперва самъ, и, приподнимая кончиками пальцевъ свой ласточкинъ хвостъ, подпрыгивалъ съ легкостью мячика. Когда же ученица, подъ пискъ его скрипицы, принималась выдѣлывать то же самое, онъ съ отечески-нѣжной улыбкой похлестывалъ ее по ногамъ:

— Plus haut, chère demoiselle, un peu plus haut! (Выше, милая барышня, еще немножко выше!)

На такое обращеніе Лилли пожаловалась было баронессѣ Юліанѣ, но получила въ отвѣтъ:

— Всѣ мы, моя милая, прошли ту же школу. Какъ видишь, это не то, что скакать верхомъ безъ сѣдла!

"А какъ охотно я поскакала бы опять!" — вздохнула про себя дѣвочка, не подозрѣвая, что вскорѣ ей дѣйствительно суждено скакать такъ, да еще публично.

Хотя она за эти дни изрядно подучилась y мосье Флере въ придворныхъ танцахъ, хотя сшитый для нея скромный, но живописный костюмъ швейцарки бернскаго кантона и обрисовывалъ очень мило ея стройную талью, а подъ маской ее врядъ ли кто и узналъ бы, — но по наслышкѣ ей было извѣстно, что маски, межъ собой даже не знакомыя, свободно разговариваютъ межъ собой и говорятъ другъ другу «ты». Ну, что, если и съ нею тоже кто-нибудь этакъ заговоритъ?