Вот это да, подумал наблюдатель. Вот повезло!

— Конечно, мистер Гамильтон. Подождите минуту.

Наблюдатель не отрывал взгляда от красного огонька на сканере и затаив дыхание слушал исходящие из него голоса.

— Брайан? — громко прозвучал голос, усталый и немного озадаченный. — Я только что собирался надеть пижаму, мечтая почитать что-нибудь новенькое Стивена Кинга… Ну да ладно. Что случилось? Мой помощник сказал, у вас что-то важное?

— Прошу прощения, — проговорил Гамильтон. — Я только что получил информацию, которую хотел бы с вами обсудить.

— Сейчас? Разве нельзя подождать до утра? И поговорить в моем кабинете? День у меня расписан по минутам, но сразу перед ленчем я мог бы принять вас на четверть часа.

— Мне может понадобиться больше, чем четверть часа, — сказал Гамильтон. — Наедине и чтобы нас не прерывали.

Прием стал менее ясным, по мере того как «роллс» удалялся.

— Наедине? — удивленно переспросил Эрик Четем.

— Да. Это относится к делу, над которым работают ваши люди. Но по правде говоря, это личный вопрос. Он касается Ремингтона Дрейка и его семьи. Я вынужден просить об услуге.

— Ремингтона Дрейка! Господи Боже! И вопрос настолько важный?

— Для меня — да, очень важный, — сказал Брайан Гамильтон.

— Вы просите об услуге? Ну, если речь идет об одолжении… Вы определенно оказали мне достаточно услуг, а Ремингтон Дрейк был моим другом. Через сколько времени вы можете быть здесь?

— Через десять минут.

— Я буду ждать.

— Спасибо, Эрик. Я ценю ваше содействие.

— Пока рано об этом говорить. Оно еще ни в чем не выразилось.

— Однако я вполне уверен в вашем содействии. Итак, через десять минут.

Передача закончилась.

Наблюдатель задумался, оценивая важность перехваченной беседы. Мысль о ней настолько поглотила его, что он не услышал приглушенного резиновой подошвой звука крадущихся к машине шагов. Из-за духоты наблюдатель держал окна открытыми, — ведь чтобы воспользоваться кондиционером, ему пришлось бы оставить двигатель включенным, рискуя привлечь чье-нибудь внимание.

Уловив подозрительный шум, человек в тревоге обернулся к открытому окну и увидел просунутое в него дуло пистолета 22-го калибра. Растерявшись, он не успел выхватить из-под кейса браунинг. Пистолет с глушителем тихо выплюнул пулю, и человек в машине застонал, когда она пробила ему череп, и силой удара его отбросило на сиденье рядом. Из раны в голове брызнула кровь. Мужчина дернулся и повалился на свой аудиосканер.

Однако пуля была слишком малого калибра, чтобы убить его наповал. Оглушенный и беспомощный, терзаемый невыносимой болью, он сохранил достаточно ясное сознание, чтобы услышать, ощутить и испугаться, когда убийца рывком открыл дверцу машины.

Схватив смертельно раненного человека за плечи, убийца развернул его и, стащив на пол, запихнул под сиденье для пассажира. Потом поспешно захлопнул дверцу, завел мотор и на средней, — чтобы не привлекать внимания, — скорости выехал из окутанного полумраком фешенебельного квартала.

Скорчившись на полу, раненый приоткрыл глаза, тщетно пытаясь что-нибудь разглядеть. Он чувствовал, как кровь капля за каплей пропитывает коврик под сиденьем и так же капля за каплей уходит из него жизнь. Голова раскалывалась от боли, словно в нее вбили гвоздь. Сквозь затуманенное сознание умирающий понял, что если бы убийца применил более мощное оружие, то он был бы уже мертв. Но у пистолета большого калибра, даже с глушителем, выстрел более громкий, и, хотя он не громче звука кашля, кто-нибудь из покидающих вечеринку гостей мог бы услышать его и что-то заподозрить. Снабженный глушителем пистолет 22-го калибра — особенно если специально сконструированные патроны имели уменьшенное, так называемое «под-звуковое» количество пороха — был самым бесшумным, не звучнее плевка.

Раненый смутно ощутил, что автомобиль повернул за угол. Едва не захлебываясь в крови, которая собиралась в лужу на коврике под его головой, он в полузабытьи с удивлением осознал, что еще жив. Сквозь ужасную боль пробилась мысль, что он может выжить. Выжить? Кого ты собираешься надуть? Брось валять дурака. С раной в голове? Такого не бывает!

«Но убийца знает, что я еще жив. Он слышит, как я хриплю. Почему он не выстрелит второй раз и не прикончит меня? Он что, не профессионал? Нет. Спаси меня Господь, нет», — пронеслось в слабеющем сознании раненого.

Путаясь в мыслях, задыхаясь от тошнотворного запаха хлещущей из раны крови, он решил, что это не дилетант. Ведь повернувшись на звук шагов к открытому окну автомобиля, он заметил, что у пистолета необычная форма — утолщение там, где затвор обычно отходит назад и выбрасывает стреляную гильзу, чтобы затем, встав на место, подать в патронник новый патрон. Именно это утолщение, не давая затвору отходить назад, уменьшало звук выстрела, усиливая действие глушителя. Таким образом, этот пистолет мог выстрелить только один раз! Вот почему убийца не дозарядил пистолет и не пристрелил его! Нет! Не дилетант! Профессионал. Профессионал высокой пробы! Хорошо обученный, опытный убийца! Он знал, что ему потребуется только один выстрел. Он знал, что у его жертвы нет шанса выжить, что это только дело времени.

Раненый, теряя силы, начал истово молиться в предсмертной агонии. Это все, что ему теперь оставалось.

Позаботиться о спасении души. Его единственным утешением было то, что его нельзя допросить. Как жаль, однако, что он не может помешать убийце обыскать его и найти в кармане пиджака кольцо. Вдруг он почувствовал, что автомобиль остановился, убийца вышел, и рядом затормозила другая машина. «Значит, они собираются бросить меня здесь умирать?»

Надежда заставила слабеющее сердце биться сильнее. «Может быть, я смогу выбраться из „форда“? Может быть, кто-то придет мне на помощь и отвезет в больницу?»

Но его надежда разбилась в прах, ибо то, что он услышал в следующий момент, было не стуком захлопывающейся дверцы другой машины, куда сел убийца, а бульканьем жидкости, которой обливали «форд». Он почувствовал, как намокает его одежда, и его замутило от едкого запаха бензина. Нет! Последнее, что он услышал, было чирканье спички и хлопок воспламенившегося бензина. Пламя затопило салон машины и охватило его тело: Нет! Господи Боже! В смертельных муках он молился все истовее. «Отче наш, иже еси на небесех!…» Поразительно, но сила воли его была так велика, что он сумел прочесть почти всю молитву, прежде чем пламя пожрало его тело.

Когда Тэсс направилась к широкой величественной лестнице в холле особняка, ее мать сказала:

— Несмотря на все то, что мне, к сожалению, пришлось сегодня вечером услышать, я и вправду рада твоему приезду. Надеюсь, хороший сон улучшит твое настроение.

— Спасибо, мама. Я тоже была рада повидаться с тобой, — проговорила Тэсс и, понурившись, добавила: — Но я почему-то сомневаюсь, что буду хорошо спать. Боюсь, одолеют разные мысли.

— Может быть, тебе стоит что-нибудь почитать. Мне это всегда замечательно помогает. О Господи! — Мать внезапно остановилась на лестнице.

— В чем дело?

— Я совсем забыла. Ты просила позвонить директору библиотеки конгресса. Он нашел ту книгу, которую ты просила, и передал ее мне с посыльным, — проговорила мать Тэсс, спускаясь назад в холл. — Она в гостиной. Но он говорит, что ты ошиблась в названии.

— "Круг или кольцо вокруг шеи голубки"?

— Это подстрочный перевод с испанского, на самом же деле она называется… — Мелинда торопливо вошла в гостиную и вернулась, на ходу вынимая из пакета потрепанную книгу. — «Ожерелье голубки» — вот какое у нее название.

Книга пахла стариной. Тэсс жадно открыла ее и обрадовалась, что она на английском.

— Спасибо тебе! — воскликнула она, обнимая мать. У той округлились глаза при виде столь пылкого проявления любви. — Я тебе так благодарна! Честно. Спасибо.

— Никогда не видела, чтобы так радовались книжке, — недоуменно проговорила мать. — Когда, поджидая тебя, я ее пролистывала, мне она не показалась очень интересной.