Иван бросил остатки разбившегося стакана в мойку и зажал порезанную руку другой ладонью. Кровь пошла сильно, несколько крупных капель упало на пол.
Марьяна метнулась в кухню и засуетилась:
— Надо под воду, — она крутанула вентиль и потянула Ивана за рукав. — Давай под воду! Вдруг осколки остались, надо промыть...
— Отстань! — рявкнул Иван и оттеснил Марьяну от мойки.
Марьяна подалась назад, ударилась о край стола и бессильно опустилась на стул.
— Эх... Черт! — ругался Иван. — Какая же ты стерва, Марка! Потаскуха... Хорошей жизни захотелось, да? Один мужик ее ужинает, другой танцует. А я-то, я-то какой козел! Дурак! Кретин! А я все за чистую монету... Думаю, может, плохо ей или как? Может, что неправильно делаю? Может, мягче нужно быть, сговорчивее?.. А она... Да, Мара. Удивила ты меня. Точнее, даже не удивила, а, знаешь, в дерьме искупала. Да, это точнее. Правильное сравнение. В дерьме.
Иван обернулся. Марьяна — ни жива ни мертва — смотрела на него своими огромными глазами, плошками слез на крошечном, чем-то очень красивом лице. Она сидела, забравшись на стул с ногами, обхватила колени руками и плакала. Молча. Слезы лились, лились, лились...
— А чего ты плачешь? Чего?! — прорычал Иван. — Ты же все время за честность ратуешь, за правду. И где она, правда эта?! Где?! Я сегодня ночью, Мара...
Иван хотел рассказать о том, как сегодня ночью он чуть с ума не сошел, когда подумал, что с ней что-то случилось, хотел ломать металлическую дверь в эту квартиру, чуть не разбился на машине, мчась за ключами... Но осекся. Он подумал, что это будет проявлением слабости. А он не хотел быть перед Марьяной слабым. Нет. Ни за что.
— Сегодня ночью... — повторил Иван, собираясь с мыслями. — Думал, как нам быть дальше. И я понимаю теперь, что у нас нет этого «дальше». Понимаешь, его просто нет!
— Не говори так, — жалобно попросила Марьяна. — Не говори, Иван.
Глаза Ивана буквально налились кровью. Он вспомнил свой разговор с водителем. Вспомнил описание этого «современного, импозантного». И его затрясло от злости.
— Господи, да что ты говоришь такое, Мара?! — заорал Иван. — Ты подумай сама, а?! Ты же мной крутишь-вертишь. Тебе же наплевать на меня, на то, что я чувствую.
— Мне не наплевать...
— Да ты это говоришь только! Ты даже не поинтересовалась никогда, каково мне! Что я чувствую, что я думаю, из-за чего переживаю! Ты же не в курсе! Вообще!!!
— Я... Я...
— Да хватит уже! — зло, с чувством нескрываемого отвращения бросил Иван. — Хватит!
Марьяна словно зомби поднялась со стула и на шатающихся ногах вышла.
— Черт! — выругался Иван, заметив, как сильно кровоточит рана.
Он взял кухонное полотенце, обмотал руку и шагнул в коридор. Марьяна стояла, прислонившись к стене. Лицо ее было белое.
— Ну все, пока, — холодно сказал он и повернулся, чтобы уйти...
— Ты ее любишь, да? — прошептала Марьяна.
— Что? — не понял Иван.
Он бросил в сторону Марьяны непонимающий взгляд.
— Любишь, да? — повторила Марьяна, утирая слезы. — Скажи. Мне важно.
— Люблю? — Иван скривился. — Кого?
— Ну, ту девушку... — Марьяна глотала слезы.
— Ты с ума сошла, да? — ухмыльнулся Иван. — Дураком или подлецом хочешь меня выставить, что-то я не пойму?
— Мне Гала рассказала, а ей Борис... — прошептала Марьяна. — Я знаю.
Иван испытал шок. И Марьяна увидела этот испуг. Она увидела его, и все в ней снова перевернулось.
— Я... — начал было Иван, готовясь оправдываться.
— Не надо ничего объяснять, — прошептала Марьяна. — Просто уйди, и все.
Человек — странное существо... Когда ему дается шанс все исправить, он избегает его. Когда у него уже нет никакой возможности поправить свое положение, он бывает необыкновенно настойчив. Чего же он боится? Неужели того, что все в его жизни будет складываться хорошо? Неужели он боится собственного счастья?
Все это есть отчаянное недоверие человека к жизни. Он не верит в то, что его жизнь может быть счастливой, в нем нет этого чувства, а без него он не способен сделать ее такой. И не потому ли он призывает в свою жизнь чудо, что считает, будто бы без чуда его жизнь не может быть счастливой?..
Завистливые мечты человека о счастье, которого нет, которое можно только делать, лишь множатся от слабости, которой как раз в человеке с избытком. Слабости столь великой, столь безмерной и изощренной, что даже на то, чтобы верить жизни, человеку нужны доказательства! И в виде доказательства он требует чуда!
Как противоестественной природой чуда можно доказать добрую волю естественной жизни, известно, видимо, только самому человеку...