—  Какая ты сладкая, — сказал Адам, вставая с колен и целуя ее в губы, в щеку, в висок.

  — Адам, это было... — Она уперлась лбом в его грудь, пытаясь перевести дыхание.

  Адам притянул Джину к себе, понимая, что она хочет его так же, как и он ее.

  Он шел сюда вовсе не за этим, ему хотелось только убедиться, что все в порядке. Что с ней ничего не случилось. Но в то мгновение, когда он увидел ее в серебре лунного света, все внутри него сжалось в тугой комок желания.

  Адам знал, что поступает крайне опрометчиво, что Джина может увидеть в этом начало романтических отношений. Но ведь он же предупредил ее, верно? И его нельзя обвинять в неосмотрительности.

  Они пошли на эту сделку с открытыми глазами. Каждый из них. И он делал только то, что позволило бы ему выполнить свою часть соглашения.

  Вот и все.

  Адам тряхнул головой, пытаясь отогнать беспокойно жужжащие мысли о будущем и сосредоточиться на настоящем. Он не будет гасить это пламя. Не будет пытаться ограничить его.

  Как говорила Джина, у них есть сейчас.

  Не отводя взгляда от ее лица, он опустил руку и расстегнул молнию.

  Она обхватила ногами его бедра, и, повернувшись с ней вместе, Адам уперся спиной в столб изгороди. Старое дерево оцарапало его кожу, но он не обратил на это внимания. Все, что он чувствовал, все, что он хотел чувствовать, была эта женщина в его руках.

  Адам легко удерживал ее стройное, гибкое тело, каждый дюйм которого так дразняще манил его.

  Но, черт возьми, если он признается даже самому себе в том, что сделка с Джиной оказалась для него совсем не такой простой. Ее серебристый смех наполнял его сердце радостью. Ее темперамент бросал ему вызов. Ее страсть воспламеняла его.

  Она откинула назад голову, выгнув спину. Адам мог смотреть на нее всю ночь. Слушать ее дыхание. Чувствовать сладкий, чуть отдающий цитрусом запах. Он наблюдал за каждым движением Джины и видел, как лунный свет омывает ее серебром, заставляя словно светиться изнутри. И когда она снова посмотрела на него, та же самая луна, отражаясь, танцевала у нее в глазах.

  Их губы слились. Снова и снова Джина двигалась на нем, поднимая и опуская бедра все быстрее и жарче, как никогда раньше, и все равно ему было мало.

  Он хотел ее.

  Она... была нужна... ему.

  Язык Адама переплетался с ее языком, и он с жадностью брал все, что она давала ему. Его дыхание смешивалось с ее дыханием. Джина затрепетала у него в руках, и Адам поймал стон, сорвавшийся с ее губ. Да, он хотел ее всю. Да, она вся была нужна ему. И где-то глубоко внутри он знал, что никогда не насытится ею.

  И когда наступила кульминация, Адам подумал: а вдруг в эту ночь будет зачат их ребенок, и тогда это положит конец всему, что было между ними.

  Она все еще не была беременна.

  Джина немного побеспокоилась после той ночи во дворе, но судьба, очевидно, была на ее стороне.

  И поэтому она все еще была замужем и все еще пыталась найти путь к сердцу Адама.

  — Ты все время думаешь о нем, — обратилась к дочери Тереза. - Я это вижу по твоим глазам.

  Джина сидела на своем месте за большим круглым столом в кухне Торино. Она привыкла к этому месту еще с тех пор, как была ребенком, и теперь, приезжая домой, всегда садилась именно туда.

  Солнечный свет падал из широкого окна, стекла которого сияли идеальной чистотой. Настенные часы пробили двенадцать раз, и на заднем дворе старый ротвейлер Сэла тявкнул на рыжую белку. Большая кастрюля супа настаивалась на плите, наполняя воздух ароматами мяса и пряных специй.

  Ничего никогда не менялось здесь, в этой кухне, подумала Джина. Стены каждые два года красились в тот же бледно-желтый цвет, иногда появлялись новые половички, или занавески, или набор сковородок, но все равно она оставалась тем, чем всегда и была. Сердцем дома Торино.

  Кухня была тем помещением в доме, где вся их семья завтракала и обедала. Где Джина и ее братья смеялись и плакали, рассказывая о том, что случилось с ними за день. А их родители слушали и давали советы, а порой и наказывали, когда было необходимо. И теперь их выросшие дети, когда только могли, стремились приехать домой, чтобы прикоснуться к своим истокам.

  Конечно, если случалось что-то, о чем они не хотели говорить с родителями, то лучше было держаться подальше. Особенно от мамы. От ее взгляда мало что могло укрыться.

  Тереза стояла возле разделочного стола, заканчивая резать зелень для супа, и ждала ответа.

  — Тогда я, должно быть, выгляжу счастливой, — сказала Джина, пытаясь изобразить на лице сияющую улыбку.

  —  Нет, не выглядишь. — Тереза поставила на стол тарелку с сандвичами и домашней лапшой и, налив два стакана лимонного чая, села напротив. — Я беспокоюсь о тебе, Джина. Ты уже два месяца с Адамом и совсем не кажешься счастливой. Ты думаешь, я не вижу?

  —  Мама...

  —  Ладно. — Тереза подняла стакан и сделала глоток холодного чая. — Ты хочешь ребенка, и я это понимаю. Естественное желание нормальной женщины. Я тоже хотела детей. Но я родила их от мужчины, который меня любил. И который любил своих детей.

  —  Я люблю Адама, — сказала Джина, откусывая сэндвич: зная свою мать, она не решилась бы выйти из-за стола, если бы на ее тарелке что-нибудь осталось. — Адам любил Джереми. И он будет любить и нашего сына. Он просто не сможет иначе.

  Тереза перекрестилась, услышав имя погибшего сына Адама.

  —  Да, он любил мальчика. Но он очень изменился с тех пор.

  Джина неловко поерзала на стуле, накручивая на вилку домашнюю лапшу.

  —  Это можно понять.

  —  Можно. Но дело все в том, что он так и застрял на этом. Тьма, поселившаяся у него внутри, становится все плотнее. И, похоже, он даже не хочет, чтобы она рассеялась.

  —  Ты не можешь знать этого.

  Тереза невесело усмехнулась.

  —  А ты разве не видишь?

  Джина вздохнула, выпустив из рук вилку.

  —  Ох, опять все сначала.

  Тереза поставила стакан и, потянувшись через стол, похлопала Джину по руке.

  —  Что ж поделать, тебе придется выслушать меня. Пока я не заставлю тебя признать, что ты сделала ошибку, причинив тем самым только боль себе.

  — Мам...

  Тереза откинулась на спинку стула, сложив руки под своей внушительной грудью.

  —  Допустим, ты забеременеешь. И что тогда? Уедешь? Покинешь отца твоего сына? Ты уверена, что сможешь сделать это, не испытывая никакой боли?

  Даже думать об этом уже было больно, не только признать, что, возможно, она сделала ошибку. Кроме того, Джина до сих пор продолжала надеяться, что ей не придется уезжать.

  — У нас с Адамом договор.

  —  О, да, — презрительно хмыкнула Тереза. — Твой отец мне об этом твердит все время. Договор! Что это за способ устраивать брак?

  —   Извини; — начала Джина, накручивая на вилку следующую порцию маминой лапши, самой лучшей в целом мире, — но разве папа поехал в Италию делать тебе предложение не потому, что твои родители знали его отца и мать и думали, что вы двое можете стать хорошей парой?

  Темные глаза Терезы сузились.

  —  Какая ты у меня умная.

  — Довольно-таки, — улыбнулась Джина. — Во всяком случае, нашу семейную историю я неплохо знаю.

  —  Значит, тебе известно и остальное, — сказала Тереза, оттолкнувшись от спинки стула и ставя локти на желтую клетчатую скатерть. — Мой отец сказал мне, что я должна выйти замуж за Сэла Торино и отправиться в Америку. Я сказала: нет, я не могу выйти замуж за человека, которого не люблю. Но потом, когда к нам приехал Сэл, одного взгляда на него было достаточно, — Тереза помахала пальцем перед лицом своей дочери, — чтобы я поняла, что это правильный выбор и этому браку суждена долгая жизнь. Можешь ли ты так сказать про свой брак?

  Накрутив на вилку следующую порцию лапши. Джина подняла глаза и, встретив тревожный взгляд Терезы, тихо произнесла: