— Ага. Я ско. А вы?

— Военная служба.

— Ого! — парень удивленно вскинул брови, — планетарное крыло или космическое?

— Да как сказать... — Ильгет замялась, — по специальности космическое, а работаю в основном на планетах.

— Я тут первый раз, — сказал парень, — хотя и пишу, вроде, давно уже...

— Я тоже, — призналась Ильгет, — и как-то так все непривычно, да?

— А я вас увидел и сразу подумал, что вы, наверное, тоже из эстаргов. Но однако, ничего себе... служба у вас. Да, кстати, что-то молчат сейчас — говорят, ракетометы новые уже есть, четырехствольные?

— Есть, — сказала Ильгет, — «Ураган». Мне таким уже пришлось пользоваться. Ну что — вещь хорошая, конечно. Кучность огня очень высокая. Интеллект... В общем, по сравнению с той же «Молнией» это — как арбалет в сравнении с луком.

— Ну у тебя и сравнения... Ничего, что на ты?

— Ничего, конечно. Тебя как зовут?

— Мариэл. Мариэл Нэррин.

— Ого! — воскликнула Ильгет, — а я с тобой мечтала познакомиться! Мне очень нравятся твои рассказы. Такое ощущение, что ты их все сочинял в запределке. Какие-то они... не трехмерные у тебя.

Мариэл улыбнулся самодовольно.

— Я в «десятке», — сказал он скромно. Покосился на сцену и пробормотал.

— Долго они будут эту бодягу тянуть?

Седовласый юбиляр вышел на середину. Дама произнесла громко.

— А теперь мы попросим Сокалия почитать что-нибудь.

Зал взорвался бурными аплодисментами. Мариэл поморщился.

— Как в обезьяннике...

— А мне привычно, я вообще-то не с Квирина, — сказала Ильгет. Тем временем Дорн начал читать стихи. В зале установилась тишина.

— Наставление начинающим женам, — объявил он театральным голосом. Ильгет стало как-то не по себе.

Держи супруга своего в узде,(17)

будь с ним суха и холодна в постели

и, чтоб на ветер деньги не летели,

пожестче ограничивай в еде;

пускай сидит на хлебе и воде

и не выходит из дому без цели -

муж должен быть при деле и при теле,

а не болтаться неизвестно где.

Водя его на привязи короткой,

заставь проститься с куревом и водкой -

ни табака ему, ни кабака!

А если он зачахнет от неволи,

поплакав о несчастной вдовьей доле,

ищи себе другого дурака.

Губы Ильгет сложились в вежливую резиновую улыбочку. Зал снова взорвался овацией и смехом (хотя и неясно было, над чем, собственно, смеяться). Мариэл не смеялся и не аплодировал. Он разлил вино по бокалам.

— Можно, я у тебя сыра возьму?

— Ой, конечно! — Ильгет подвинула ему тарелку, — чего ж я не подумала?

— Такое дело надо запить, — сказал Мариэл озабоченно. Хлопнули еще по бокалу.

— Что-то я как альфонс пью за женский счет. Сейчас закажу. Еще ву или что-нибудь другое хочешь?

— Можно еще ву, — сказала Ильгет. С Мариэлом она чувствовала себя уютно. Так, будто рядом был Иост или Гэсс. Словом, брат. Ее неприятно резануло прочитанное стихотворение. Непонятно даже — чем. И вроде бы читала она что-то подобное, работая в СИ — но там, дома, как объект анализа — все это не волновало. А здесь эти стихи вызвали такое бурное одобрение зала. Такое чувство, что этот несчастный гениальный поэт — местная культовая фигура...

— Ну так расскажи про «Ураган». Главное — когда его в СКОНе будут выдавать?

— Ну, это я не знаю, — растерялась Ильгет, — это ты не у меня спрашивай. Собственно... не знаю. Для каких задач-то вам «Рэг» нужен? Это же жуткая вещь, в клочки разносит любую материю. В космосе он не нужен, а на планетах... вы ж так не стреляете.

Юбиляр наконец ретировался со сцены. Дама вещала что-то про «наших сегодняшних героев — лидеров рейтинга».

— Знаешь, если бы не нужно было, я бы не спрашивал. Скажем, в последнем патруле на Глостии-15...

Ильгет вдруг услышала свое имя. Посмотрела на собеседника.

— Все, Мариэл, мне пора.

— Так это... это ты, что ли — Кейнс? — поразился ско. Ильгет кивнула и пошла к эстраде.

Зал отсюда казался совсем маленьким и далеким. И там в зале сидели совсем чужие люди. Совсем чужие, но Ильгет и не видела их. Она была совершенно одна здесь, и воздух неприятно касался обнаженной шеи и рук — так хотелось ощутить сейчас на себе броневой бикр. И голос над ухом, назойливый... Что-то про ее роман... что-то про ее жизнь.

Голос очень громкий, здесь хорошая акустика.

Больше всего Ильгет хотелось провалиться сквозь землю и не стоять здесь. В голове вдруг мелькнуло «Страшный суд». Она начала неистово молиться про себя, и в какой-то миг ей стало легче. Она все так же стояла здесь, на пронизывающем ветру под сотнями взглядов, но знала, что это не навсегда, что это пройдет.

Женский пронзительный голос все вещал что-то...

Потом в руках Ильгет оказалась книга. На бумаге отпечатанная книга, на обложке «Время идущих», и дальше — посвящение Арнису. Арнису. Для которого она писала.

Да, это одна из наград — книги победителей печатают на бумаге. Они становятся коллекционной редкостью, их можно продать...

Да ведь я победитель, подумала Ильгет. Как это могло быть? Что у меня общего со всеми этими людьми? Они такие красивые, умные, уверенные — они правы во всем. Я же только и делаю, что ошибаюсь. Ну вот только дети, пожалуй — дети у меня есть, и это не ошибка. Но как я могла оказаться здесь?

Ей сунули какое-то нелепое огромное позолоченное перо. Даже на Эдоли никогда не писали гусиными перьями, так низко их цивилизация не опускалась. Неважно...

— Прочитайте что-нибудь! — Ильгет поняла, что это обращаются к ней.

— Что? — хрипло и тихо спросила она.

— Отрывок из романа... или стихи, там есть замечательные стихи...

Ильгет вдруг пришла в голову идея. Она торопливо кивнула и посмотрела на даму в красном.

— Акустика включена, читайте, — торопливо сказала дама. Ильгет набрала воздуха и сказала:

Смотри, рассвет касается верхушек...

И тут же испуганно замолчала, ее голос разнесся по залу, как гром, звук был совершенно несоизмерим с затраченными усилиями. Сердце заколотилось. Ильгет еле справилась с собой и стала читать снова.

Смотри — рассвет касается верхушек

Над лесом, молчаливым и глухим.

Но скоро бой молчание разрушит.

Поспи, мой брат — мы слишком мало спим.

Мы слишком часто думаем, что правы.

Но солнце вспухнет атомным грибом.

И горизонт расколется, и слава -

Какая, если стену ломишь лбом?

Какая, если смерть морочит адом,

И кости перемалывает боль,

Который год — как будто так и надо!

Ты потерпи, браток, Господь с тобой.

Ты помнишь колыбельную про ветер,

И там еще — про солнце и орла...

Там, на Квирине засыпают дети.

И смерть еще за нами не пришла.

И может быть, подумай только, друг,

Мы нынче снова убежим от смерти.

И это значит, что чужие дети

Сегодня примут смерть от наших рук.

И к вечеру мы выжжем лес дотла.

Мы ляжем спать, не размыкая шлемов.

И новый крест появится на схемах,

И трупы скроет серая зола.