На морском дне скопилось много мусора. Бэрр миновал нефтяные бочки-барабаны, куски бетона, длинные проржавевшие балки. «Остатки второй мировой», – подумал он. Когда Бэрр был на полпути, он опустился глубже, поплыл, извиваясь, в скальном лабиринте и поднимался только затем, чтобы установить бакен.

Над головой появилась большая тень. Бэрр затаил дыхание.

Бэрр затаил дыхание и захныкал во сне. Оно смаковало.

Бэрр переключил прожектор и маску на «черный свет». В ультрафиолете мерцающий корпус корабля был пестрым. Каждая заклепка искрилась. Мужчина поднял руки, они сияли белизной. Выпирающие грани днища соседствовали с размытыми, похожими на воспаленные прыщи пятнами. От носа до кормы корабль был оснащен электронными датчиками.

Втиснув свое тело между скал, Бэрр принялся фотографировать. Нужно было сделать снимки с близкого расстояния. Единственный способ приблизиться вплотную и не быть обнаруженным – подплыть снизу.

Прав Ярдли. Слишком здесь мелко. Не больше половины морской сажени[3] от киля до скал.

Начнем с неприятного, со стороны кормы, где огромные сверкающие винты. Потом медленно, продвигаясь на спине; на три фута подгрести —, высунулся – левый борт, снимочек, – высунулся – правый борт, снимочек. Еще и еще. Не задевать: у заклепок края как бритвы. Траулер был длиной полторы сотни футов.

К носу корпус изгибался. Тут он услышал рокот. Двигатели! Парочку снимков – и все. Бэрр попятился. Корабль сдвинулся с места. Сильный гребок, Бэрр забрался в глубокую в форме клина расщелину. Днище траулера закрыло водолаза сверху, словно задвигающаяся крышка гигантского ящика. Бэрр сжался. Ему слышался жуткий звук перемалываемых костей. На пленника медленно опускался дождь каменных осколков – железное днище крошило острые краешки скалы над головой Бэрра. Скользящая масса заперла его. Теперь оставалось только ждать, когда корабль освободит выход. Над Бэрром кипела вспененная винтами вода. Водолаз вертелся, как белье в стиральной машине. Он бился о скалы то плечом, то бедром, то локтем, но оберегал шланг акваланга. С синяками можно жить, а вот без воздуха – нет.

Наконец, корабль ушел, и Бэрр выпустил ожерелье жемчужных пузырей. Он собрался подниматься. Однако сдвинуться с места не удалось: что-то держало. Бэрр посветил в щель. Колючая проволока.

Он был обмотан колючей проволокой от ног до пояса. Рано паниковать. Осталось еще полбаллона воздуха. Есть подводный комбинированный нож: один конец – лезвие, другой – пилка.

Бэрр ощупал талию. Ножа в ножнах не оказалось, видимо, выпал, пока его болтало в струях. Бэрр взял жесткую проволоку голыми руками и начал гнуть. Туда-сюда, туда-сюда. Наконец она сломалась. Черные спирали крови дрейфовали рядом с пораненными пальцами. Следующий кусок. Рано паниковать. Пока для паники нет причин.

Стрелка уже на красном. Четыре витка проволоки сломаны. Глаза залил пот. Бэрр потянулся к следующему витку. Стряхнул пот с глаз, капли усеяли стекло маски. Руки немеют, резь. Двадцать или тридцать кровяных пунктиров из порезов на костюме, на ладонях.

Бэрр слабел. Потеря крови. Нехватка кислорода. Теперь ЕСТЬ, от чего паниковать.

Белый ужас хлынул из той части сознания, что он всегда держал на запоре.

Оно оборвало кошмар Бэрра. Нет смысла. Дальше человек вспоминает, как Дик его спасает, как он, укутанный в теплое, блюет через борт надувной лодки, госпиталь, и, наконец, его с почестями провожают на пенсию по состоянию здоровья.

Военно-морским силам США мало пользы от водолазов с припадками и неизлечимой клаустрофобией.

Рыжий, Альберт Эванс, швырнул последнюю картонную коробку на соседнее сиденье. Вот он все и забрал из двенадцатой квартиры. Даже лампочки и туалетную бумагу. А эта старая сука приберет к рукам пустые бутылки.

Дверца «пикапа» захлопнулась, клацнув с удовлетворением. Хорошая машина. С иголочки. Рыжий стер пятно грязи с мраморной гексагоновской дощечки. «Содержать в чистоте». Тричера, ублюдка дешевого, надо «содержать». В собственной жопе.

Считается, что машина не предназначена для личных нужд. Да плевать! Тричер не узнает, и Рыжему ничего не будет. Вообще-то, крюк пришлось сделать. Пара кварталов всего. Рыжий подложил сзади пластиковый щит, как Тричер велел, и опять поехал на дерно-ферму, за следующими пятьюдесятью квадратными футами дерна. Эванс показал неплохое время, можно подумать, что у Тричера есть секундомер. Пора сваливать отсюда. К себе из вонючей ночлежки миссис Бовэ. Старая сука. Ничего она не получит за квартиру. Во всяком случае, двух сотен в месяц эта комната не стоит. Выпить или в картишки перекинуться с друзьями не на что.

Сэкономить двести в месяц – мало, но кое-что. Последняя неделька была бурной, Рыжий залез в машину и завел мотор. Черт, как его угораздило вляпаться в эту историю? Шла спокойная игра по мелочи в гараже у Свиной Головы. Эванс выигрывал. Триста выиграл. Рыжий хотел взвинтить ставки – разорить этих ублюдков, как они не раз уже поступали с ним. Сукины дети заменжевались. Свиная Голова предложил сыграть «по-настоящему».

«По-настоящему»! Они отыграли эти триста и двадцать семь, с которых Эванс начал, и расписку еще на двести. Он-то растаял сначала. Никто ему еще не предлагал ни разу играть под расписку. Рыжий думал, что они ему доверяют. Доверяют! Зачем им доверять. Когда есть здоровенные мужики с тупыми рожами, со свинцовыми трубками в руках и с бейсбольными битами в машинах.

– Мы не торопим, Рыжий, – говорил тот тощий с кривыми зубами. Самый маленький, зато самые здоровые обходились с ним так, будто побаивались. – Хочу только, чтобы ты накинул процентик. И все, ладно? Десять процентов всего. Сейчас уже, выходит, двадцать. Только проценты, а об остальном не беспокойся.

Десять процентов. Десять процентов в неделю. Каждую неделю. Когда Рыжий об этом узнал, двести вшивых долларов уже превратились в три тысячи. Потом ему чуть подфартило с одним пьяным идиотом: стало тысячей меньше. В двести долларов в неделю теперь ему обходилась та игра.

Двести долларов в неделю за то, чтобы остаться живым.

Пришлось искать работу. К счастью, были у Рыжего и свои должники, было кому позвонить. Зная, что у Эванса двое детей похоронены в Мемориальном Парке, те отказать ему не решились. Рыжий получил место садовника – «лишний случай побыть с моими родимыми, поухаживать за их одинокими могилками». Сработало. Это было до Тричера. На него такое бы не произвело впечатления. Рыжий пришел туда первым, вот почему Тричер мечтает от него отделаться. Ревность. Управляющий не должен знать, что Эванс задумал. Скрыть будет несложно, надо только действовать осторожнее.

Подъехав, Рыжий убедился, что Тричера не видно поблизости. Он подошел к ограждению. Двенадцатифутовая вариация на тему стандартных шестифутовых. Рыжий ткнул большим пальцем со сломанным ногтем в кнопку на щитке. Половинки огромных ворот разъехались в стороны. Эванс поехал по пандусу, ведущему под первый этаж «Гексагена».

Хорошая двухэтажная подземная стоянка. Даже бензином еще не пропахла. Каждый этаж по площади раза в два больше, чем в основом здании. Официально жить здесь нельзя.

Рыжий превысил в три раза положенные «пять миль в час», которые разрешал вывешенный здесь знак. Надо быстро все сделать: Тричер наверняка будет засекать его время. А пока – на самый нижний этаж. За постоянной стоянкой находится служебная. Ряд боксов, предназначенных только для жильцов, отделяли основную стоянку от служебных машин, от местечка, облюбованного Рыжим. Эванс вздохнул облегченно: наконец он дома, живой. Пока.

Рыжий открыл железные дверцы своего «офиса» английским ключом – не компьютерной карточкой, как у тех, наверху. У Рыжего было две комнаты. Первая – квадратная с цементным полом и антресолями по периметру. За этой комнатой – другая, такого же размера. Тут стоял только маленький столик и стул. С того дня, как Эванс работает, только он здесь и бывал. Он сомневался даже, знает ли Тричер об этом помещении.