Она была слегка прикрыта. Бэрр ее не запирал, но точно помнил, что закрыл плотно. Не квартирная же кража! Слишком хорошо здесь работает служба безопасности. Телевизионные камеры и вооруженный охранник внизу. И в гараж не попадешь без ключа или кода. Наверное, это Холли. Бэрр пошел быстрее.

– Холли?

В квартире никого не было, но возникло чувство, будто кто-то следит за ним из-за спины. Бэрр сбросил халат и швырнул вьетнамки в коридор. Навыки, которые, как думал он, давно забыты, вернулись моментально. Никакой болтающейся одежды, дышать глубоко. Шагать, широко расставляя ноги. Пусть нападающий сделает смертельную ошибку, попытается ударить его между ног. Бэрр чувствовал, как сами собой напряглись бицепсы и предплечья. ОНИ не забыли. Развернулись плечи – оттого что напряглись трапециевидные мышцы и широкие мышцы спины. Бэрр прошел коридор быстро, на подушечках пальцев босых ног.

Пусто. Никого. Бэрр почувствовал себя дураком и, глубоко вдохнув, стал ждать, когда разойдется адреналин. Беглый осмотр и все. Кухня. Пусто. Спальня. В порядке. Остается мастерская.

«Виктория» была сломана. Такелаж представлял собой клубок палочек и лоскутков, намотанных на ось токарного станочка. Корпус – разбросанные по полу щепки. Нос, несколько миниатюрных балок – вот и все, что осталось.

Бэрр опустился на колени. Кулаки сжались. Лицо – как полотно. Он поднял кулаки над головой. Они опустились, разбив недоразрушенное. Откуда-то из желудка через стиснутое горло выплеснулся единственный мощный всхлип.

Прошло какое-то время. Бэрр встал на ноги. Он стряхнул впившееся в колено пушечное ядро. Мужчина знал, кто это сделал. Тони Эккерман. И знал почему. Зависть. Этот идиот ни на что не годен. Свою злобу на себя обратил на других, решил отомстить за свою никчемность Бэрру.

Понимание мотивов поступка мальчика не помогло Бэрру ни на йоту. Бэрр знал, что, окажись Тони в тот момент рядом, он бы его покалечил. Покалечил всерьез. Давление в грудной клетке и безумие в голове просто не дали бы поступить как-то иначе.

Бэрр пошел на кухню и намочил кухонное полотенце под струей. И стал его выжимать. Предплечья вздулись. Сильней. Сильней. Полотенце наконец разорвалось. Бэрр швырнул обрывки в мусорное ведро. Есть только один человек, с которым можно поделиться. Единственный, кто может понять. Единственный, кто не посоветует плохо, не даст наделать глупостей.

Холли открыла дверь и попятилась от Бэрра, шагнувшего навстречу.

– Бэрр! Что стряслось? Почему ты в таком виде? Он посмотрел на свою голую грудь.

– А? О-о, черт. Я плавал. Плавал в бассейне. Вернулся. Кто-то. Тони разбил. испортил, уничтожил.

– Заходи, Бэрр. Я сейчас приготовлю тебе выпить, и ты мне все расскажешь. Садись. Ничего, что мокро. Вот так, хорошо. Теперь встань, походи.

Она опорожнила бутылку. Последние три унции рома. Он выпил одним глотком.

– Оп-па! Это то, что нужно. Хочешь рассказать? Бэрр посмотрел на нее и наконец увидел.

– Прости, Холли. Я без предупреждения. Надо было сначала позвонить. Дурные манеры.

На Холли были слаксы-самострок и белая рубашка в пятнах. Волосы собраны под платочком в горошек. Никакого макияжа. «А ей идет», – подумал Бэрр.

– Не беспокойся об этом, – сказала она. – Для чего же еще друзья?

– Я помешал.

– И слава Богу! Терпеть не могу домашние дела. На этой неделе уборщица не приходила. Почему – одному Богу известно. Я мечтала, чтобы мне помешали. Ладно. Ты расскажешь мне, что случилось?

Бэрр рассказал о том, что обнаружил в своей квартире. Когда он закончил, Холли положила на его руку палец.

– Ты собираешься начать заново? – спросила она. – Восстановить все?

– Не знаю. Можно еще выпить? Похоже, я стал сентиментальным.

– Точно. Немножко выпить, это помогает. Выговорись. Мне ты всегда можешь поплакаться в жилетку. В любое время.

Она принесла другую бутылку и, после нескольких мгновений борьбы с крышечкой, вручила ее Бэрру. Он взял бутылку в правую руку, поместил крышку в выемку между большим и указательным пальцами. Крышка провернулась.

– Четко, – восхитилась Холли, – фокус да и только. Очень по-мужски.

– Вамп! – улыбнувшись, упрекнул он ее. – Я знаю, это была обдуманная реплика. Повезло мне, я чувствую, что у тебя нет на меня видов. Льстишь мужскому самолюбию. Впрочем, это как раз то, что мне нужно. Моральная поддержка. Спасибо!

– Ты просто видишь меня насквозь, а?

– Конечно. Неудивительно. Привычка.

Холли налила еще пару унций. Бэрр выпил.

– Так как там насчет твоих домашних дел? Ты говорила, что уборщица не приходит. Может забастовка? Прибавки требует?

– Нет. Забастовка против призраков.

– Ты шутишь!

– Вовсе не шучу. Мы, похоже, живем в доме с при видениями или просто с видениями.

– Это что-то новое. Почти. У дома же должна быть своя легенда.

– Да, но Мемориал-то, это – не что-то новое. Ты же знаешь слухи. Началось, я думаю, с совпадения или серии совпадений. Ты слышал о самоубийстве – мужчина выпрыгнул из окна, а эта жуткая история с крысами?

– Слышал, но?.

– Потом, пропал садовник. Потом, несколько жильцов. Опять совпадение, но несколько жильцов отсутствует. Конечно, временно и по разным причинам, я не сомневаюсь.

– Кто же, например?

– Например, Уайлд, которому принадлежит этот комплекс. Или секс-бомба, Честити, звезда постели, пола и люстры. За которой ты, глупый мужчина, мог бы приударить, вместо того чтобы терять время на такую незрелую девушку, как я.

– Хм!

– Например, другая сексуально озабоченная леди, которая ТОЖЕ положила на тебя глаз, но которую я бы тебе не порекомендовала: Марша.

– А почему ты рекомендуешь мне постель Честити, а Марши – нет?

– Честити – честная давалка. Получишь массу удовольствия. И никаких сложностей. Сунул, вынул и пошел. «Все было хорошо, не правда ли?» Марша – давалка нечестная. У меня четкое впечатление, что половину удовольствия она получает от болезненных и ненужных осложнений. Есть разница между тем, кто дает и кто дразнится. Жаль, что вы, мужики, ни черта не разбираетесь в этих делах. Где сексуальность, а где просто выверты.

– Впредь в своих любовных делах буду сначала обращаться к тебе как главному эксперту. Но какое отношение имеет этот «исход евреев из Египта» к забастовке уборщиц?

– Ну, они, наверное, все суеверные. Уборщицы свалили в кучу все прецеденты, инциденты, «исход» и Мемориал, добавили еще три-четыре, вышло тринадцать. Ну и пошла молва, мол, тут сглаз, духи, место проклятое. Ну, сам знаешь.

– Поэтому тебе пришлось унизиться до собственноручного мытья тарелок.

– Тарелок, полов, пылесоса. – Холли смахнула со лба воображаемый пот. – О дорогой. Для женщин работа никогда не кончается.

– А что эта женщина с волосами? Алита? Я ее тоже не вижу.

– Я думала, она тебе нравится. Забудь о ней, Бэрр. С ней тоже беда. Какая – не могу сказать. Но чувствую.

– Женская интуиция?

– Почему бы нет? Или язык тела. Алита не та, за кого себя выдает. Иногда у меня такое чувство, будто она – мужчина.

– Она приставала к тебе?

– Да нет, я не об этом. Просто я бы на твоем месте держалась подальше. Она уделяет внешности столько же внимания, сколько и я, но причины другие. Алита старается быть привлекательной, но не потому, что хочет доставить УДОВОЛЬСТВИЕ мужчинам. Может, даже наоборот. – Холли пожала плечами. – Не знаю. Изображаю из себя психолога-любителя, недостойного на шей лиги. В одном, во всяком случае, ты прав: я ее тоже давно не видела. И Клэр Сэксони тоже. Одна радость.

– Конечно, твоя любимая соседка.

– Скажу так: я великодушна. Если бы Клэр умирала от жажды в пустыне, я бы первая предложила ей сандвич с ореховым маслом. Если б она тонула, я не пожалела бы для нее свои последние чугунные тиски. Может, у меня предубеждение. Один мой коллега – ее бывший любовник. Он никогда об этом не говорил, до тех пор пока я не сказала, что поселилась в одном доме с ней. Коллега прокомментировал одной фразой: «Эта сука, кастраторша!» Я никогда не находилась под влиянием мнения мужчин, но он всегда был этаким джентльменом. Это первое дурное слово из его уст, которое мне довелось слышать о ком бы то ни было.