— Вы имеете в виду, к счастью для Альфреда?

— К счастью для вас обоих. — Томас Айвор упорно сохранял спокойствие. — Он помнит, что вы появились в конце вечера и за что-то ругали его. Дальше — полнейшая пустота. Он не помнит ни моего появления, ни того, что он мне говорил, ни вашего… несколько нескромного вида.

Эвелин облегченно вздохнула, но тут же снова накинулась на Томаса Айвора.

— Зачем тогда вы рассказали об этом Брюсу?

— Слухи расползаются быстро, и нужно сообщать факты, чтобы защититься от сплетен, — очень серьезно ответил Томас Айвор, не спуская глаз с разгневанного лица Эвелин. — Альфред сказал, что на вечеринку он приглашал только самых близких друзей с подружками, но о предстоящем веселье быстро узнали в колледже, и к ночи подвалил совершенно посторонний народ.

Он взял со стола чашку и подал ее Эвелин, не выпуская гостью из-под прицела настороженного взгляда внимательных серых глаз. Она автоматически отхлебнула чай, с трудом проглотив обжигающий напиток.

— Я позвонил нескольким знакомым и спросил, что рассказывали их дети о вечеринке, когда появились дома. Большинство, если им верить, говорили, что смотрели все вместе телевизор. Но один разговор меня встревожил. Одна из девочек сказала, что Альфред болтал своим дружкам, что «литераторша» вцепилась в него мертвой хваткой и рассчитывает пощипать «набитого деньгами цыпленка». Дружки, конечно, поделились этими интересными подробностями со своими приятелями, да еще и приукрасили все, что могли. А другие, те, кто видел ваше появление почти ночью, подумали…

— О нет! — воскликнула Эвелин, только сейчас начиная понимать, какие широкие и неприятные круги могут пойти от маленького камешка ее абсолютно правильного поступка.

— О да! — не стал успокаивать ее Томас Аивор. — Поверьте, Эвелин, моему жизненному опыту. Всегда полезнее знать как можно больше, чтобы не стать жертвой. Раз уж слухи расползаются, мы не должны ничего скрывать друг от друга; предположение всегда хуже для дела, чем точное знание. О том, что было в спальне Альфреда, знаем только мы с вами, и если мы договоримся, то с этим проблем не будет. Мне жаль, что я не смог получить вашего разрешения и вынужден был действовать самостоятельно, но надо было срочно что-то предпринять, прежде чем сплетники развернутся и кто-то из не в меру осторожных родителей потребует вашего увольнения.

Можно ли верить искренности Томаса Айвора? — думала Эвелин, допивая полуостывший чай. Строго говоря, у нее не было выбора.

— Что сделано, то сделано… — Эвелин выпрямилась, наконец-то поняв самое главное. — Так вы теперь верите, что я говорила правду? Что вы несправедливо накинулись на меня?

— Не стоит обвинять меня за те… — Томас Айвор запнулся, заметив появившееся на лице Эвелин оскорбленное выражение. — В данном случае… да, я был не прав, — с очевидным трудом согласился он и, скрывая неловкость, ухватился за тарелку с печеньем, как утопающий за соломинку, что показалось Эвелин почти трогательным.

— Угощайтесь! Миссис Морган мастерски готовит разные сладости.

— Спасибо. — Эвелин выбрала симпатичный кружочек с цукатами, но не сложила оружие, а, наоборот, пользуясь смущением Айвора, решительно пошла в наступление: — И теперь, надеюсь, вы берете назад все те оскорбительные слова…

Айвор прищурился, с резким стуком поставил тарелку с печеньем на стол и оскалился, как голодная акула.

— Боюсь, я не могу отказаться от всех своих слов. Неужели нельзя быть менее требовательной? Впрочем, ладно. Повторите мне те слова, которые считаете оскорбительными, и я соглашусь или не соглашусь извиниться за каждое из них.

Повторить его грубости она, конечно, не могла. Его дерзкое предложение настолько смутило Эвелин, что она поперхнулась кусочком печенья и мучительно закашлялась.

Томас Айвор с ехидным удовольствием наблюдал, как она лихорадочно схватилась за чай, чтобы промочить горло, и вытирала заслезившиеся глаза. Он обольстительно улыбнулся, а его голос был полон сочувствия.

— Я глубоко сожалею, что стал причиной вашего неприятного состояния, и, надеюсь, вы примите мои извинения за те опрометчивые слова, которые недопустимо произносить в присутствии благовоспитанной леди.

— Приятно слышать, — в тон ему ответила Эвелин. Для нее было полной неожиданностью ощутить, что его вкрадчивый, бархатистый голос вызывает в каждой косточке ее тела сладкую, до головокружения, истому. — Но, каковы бы ни были ваши слова и поступки, они выглядели очень естественными и убедительными.

Томас Айвор отбросил притворную обходительность и разразился хохотом.

— Вы жестокая женщина.

— Рада, что вы это поняли.

— Хочу предложить вам еще одно тяжелое испытание, хотя мы оба понимаем, что оно необходимо.

«Тяжелым испытанием» оказался Альфред Мердок. Он пришел с извинениями и, покраснев, торопливо забормотал что-то невнятное.

— Я не помню, что было, и просто не представляю, что я мог натворить, но дядя Томас говорит, что я делал что-то мерзкое… И я должен извиниться… и поблагодарить вас за помощь, когда я был… не… не… в форме.

Эвелин не стала продлевать его мучения и уверила беднягу в том, что надеется на его будущую разумность. Юноша выглядел искренне огорченным, в его голосе не звучало и намека на ехидство, характерное для его дяди. Похоже, ему можно было верить.

— Совершенно очевидно, Альфреду неприятно чувствовать себя нашкодившим щенком, а не лихим гулякой-студентом, — заметила Эвелин, когда за юношей закрылась дверь. — Может быть, этот случай научит его осторожности.

— Может быть. Альфред хочет стать в спорте профессионалом, и у него есть способности, но хватит ли ему терпения — вот вопрос. Вся беда в том, что он хочет стать непременно «звездой», а это не так просто.

Что ж, кажется, они все выяснили. Эвелин встала.

Томас Айвор любезно стоял рядом, дожидаясь, пока она наденет туфли, и продолжал беседу:

— Сейчас он злится, потому что я запретил ему уезжать из дома целых три недели. Он собирался посвятить последние две недели каникул тренировкам, а теперь вынужден сидеть дома. Уверен, вы согласны, что Альфреда следовало наказать.

— В общем, да, — согласилась Эвелин и, поколебавшись, добавила: — но если для него это очень важно…

Томас Айвор нахмурился.

— Я это учел. Мы заключили сделку с некоторыми оговорками. Я допускаю, что такой срыв у него впервые. Он помешан на здоровье — боится повредить своей будущей спортивной карьере. Но до возвращения родителей мне придется за ним присматривать.

Их неокрепшая, неожиданно возникшая близость чуть было не погибла из-за упрямства Эвелин, которая не хотела, чтобы Айвор отвез ее домой, уверяя, что уже прекрасно себя чувствует. Тогда он клятвенно пообещал, что будет идти за ней пешком до двери ее дома, и Эвелин пришлось сесть в серебристый «ягуар». Томас завел мотор, и они поехали к дому Эвелин.

Томас Айвор сосредоточился на неровностях дороги, ведущей к шоссе. Эвелин уютно устроилась на мягком сиденье, надеясь отдохнуть от недавних неприятностей. Однако она явственно ощущала тревожное волнение, охватившее ее от близости соседа. Каждый его глубокий вздох, их случайное соприкосновение, легкое движение его рук, управляющих машиной, вызывало в ней непривычный, томительный жар, и Эвелин хотелось, чтобы дорога стала бесконечно длинной, и эти минуты превратились в долгие часы.

Но дом Эвелин был совсем неподалеку, на другой стороне реки. Они переехали через мост, и Томас Айвор, к ее разочарованию, выполнил просьбу Эвелин в точности — остановил машину у ворот. Посмотрев на часы, он коротко и четко объяснил ей, что и как надо отвечать Брюсу Селдому, посоветовал не злиться, вежливо распрощался и уехал.

Направляясь к дому, Эвелин, как обычно, заглянула в почтовый ящик. Там лежала записка от Брюса:

«Эвелин, я не могу больше ждать. Очень надо поговорить. Позвоните!»

Слово «очень» было подчеркнуто дважды. Эвелин вошла в дом, быстро смыла с себя пыль, переоделась и позвонила Селдому. Он сказал, что не хочет по телефону ничего объяснять, а лучше приедет.