— Тогда почему вы здесь? Сюда так просто не ходят...

Я рассказал о случившемся. Он сочувственно покачал головой;

— Опасное место. Бывает, забредет сюда какая-нибудь скотина — и поминай как звали. В прошлом году моя корова так и утонула в том мне, — и он показал рукой в сторону видневшегося вдали зеленого островка тростника.

— А что такое мий? — спросил Кузьмич. Чабан на минуту задумался, но, так и не вспомнив этого слова по-русски, перешел на язык жестов. Взглянув на испачканную грязью одежду Кузьмича, он постучал костяшками пальцев по лбу.

— За дурака, что ли, меня считает?! А за своей коровой не углядел! — вспылил тот.

— Не сердись зря! По всей вероятности, он имеет в виду слово «мозг».

— Мозг! Мозг! — обрадованно повторил чабан, довольный тем, что возникшее было неприятное недоразумение уладилось.

О том, что слово «мозг» может означать «трясина», я легко догадался потому, что в казахском языке многие названия часто происходят от слов, обозначающих части тела животных, предметов и явлений окружающей среды.

Мы попросили чабана показать тот мий, в котором утонула его корова. Он отвел коня, привязал его к кусту тамариска, и мы двинулись по тропе. Не успели приблизиться к мию, как впереди нас из тростника выскочил кабан-секач и с резвостью, удивительной для такого крупного животного, бросился наутек. Кузьмич сорвал с плеча ружье, но было уже поздно. Зверь успел удалиться на расстояние вне выстрела.

— Опятьушел! — досадовал Кузьмич, уверенный в том, что это был тот самый зверь, который недавно завел его в пропасть.

Секач бежал подобно лыжнику-слаломисту, резко огибая на пути какие-то препятствия. Мы долго провожали его глазами, пока он не скрылся в кустарнике на противоположном берегу солончака.

— Странно как-то бежал! — заметил я.

— Мии обегал, — пояснил чабан. Этот шошка («шошкй» по-казахски означает свинья, кабан) держится здесь один давно. Я его вижу издали, когда пасу скот на холме. Хитрый бестия! Не то что корова! Он тут все мии знает.

Мий, где погибла корова, оказался как две капли воды похожим на тот, в который угодил Кузьмич. Такой же предательски свободный от растительности бугорок с сухой, растрескавшейся поверхностью. На краю его лежали побелевшие от времени кости и череп верблюда. Чабан рассказал, что несколько лет назад этот верблюд завяз в грязи на самом краю трясины.

Пришедшим на помощь людям удалось с большим трудом вытащить, обвязав веревками, обессилевшее животное, но верблюд так ослаб, что, не поднявшись на ноги, тут же издох. Что касается коровы чабана, то от нее на месте гибели не осталось никаких следов.

— А много ли здесь еще миев? — спросил я чабана.

— Много. Все они находятся на солончаке. В открытой степи их нет, — ответил чабан.

Узнав об этом, я успокоился. Людям, работающим вдали от солончака, опасность не грозила.

К лагерю мы возвращались по хорошо проторенной звериной тропе, которой, судя по многочисленным следам, пользовались не только свиньи, но и волки, лисы, барсуки. Они придерживались знакомого пути неслучайно. В отличие от домашних, у диких животных в борьбе за существование выработалось обостренное чувство опасности, проявляющееся не только по отношению к человеку, но и коварным сюрпризам природы, которые они научились распознавать.

Уже после знакомства с миями на Тентяксоре я расспрашивал о них топографов, геологов, геоботаников. Но все эти люди, много ездившие, удивленно пожимали плечами. Переворошив все доступные литературные источники, я все же нашел сообщение о том, что еще в начале нашего века, путешествуя по среднеазиатской пустыне, академик В.А.Обручев обнаружил странные песчаные холмы с родниками на вершинах. Несмотря на то, что более подробных описаний этих объектов ученый не оставил, есть все основания предполагать, что это были мии.

Более подробные сведения о миях появились много лет спустя, когда началось осуществление абсурдной идеи переброски сибирских рек в засушливые районы Средней Азии и Казахстана. Одна из специальных гидрологических экспедиций, работавшая в Приаральских Каракумах, обнаружила мии в районе впадины Мынбулак, впервые дав им научное название — гидровулканы.

Гидровулканы внешне не всегда похожи друг на друга. В отличие от бугристых миев, некоторые гидровулканы не сразу даже удается обнаружить. Там, где слабосоленые и пресные воды выходят на поверхность под небольшим напором, кратер, находящийся на поверхности земли, бывает почти незаметен, часто скрываясь под островками зеленого тростника.

Отмершие корни и стебли этого растения превращаются в гати, способные удерживать не только человека, но и крупное животное. В сухой пустыне такие места — хорошее укрытие для зверей, особенно кабанов, охотно поедающих корни и зеленые стебли тростника.

В кратерах с крепкосоленой водой, не пригодной для растительности, образуются озерки.

Сходство гидровулканов с обычными, конечно, условное. Происхождение их связано с гидродинамическими силами — напором грунтовых вод, в то время как обычные вулканы существуют за счет происходящих в глубине земли геохимических процессов, сопровождающихся теплом. Поэтому-то вода из наиболее похожих на гидровулканы гейзеров — горячая, в то время как в гидровулканах она всегда холодная.

Гидровулканы трудно назвать полезными природными образованиями. Из-за них без толку пропадает большое количество драгоценной в пустыне воды. При ее испарении поверхность земли осолоняется, и пространство вокруг миев превращается в бесплодные солончаки.

В Северном Приаралье Тентяксор остается пока единственным местом, где есть активно действующие гидровулканы. Не исключено, что они могут существовать и в других частях этого обширного региона, но в пассивном состоянии. Наиболее вероятно, район, где они могут быть, — вдающийся в Аральское море полуостров Куланды. Именно там в начале 80-х годов мы обнаружили несколько мест, где земля буквально колышется под ногами.

Гидровулканы пока еще не обозначены даже на крупномасштабных картах. Поэтому, оказавшись в пустыне, нужно всегда помнить об их существовании.

Владимир Гарбузов

Вопрос о летучих мышах — это с вопрос того света, пахнущий ересью. Все в этих двусмысленных созданиях, являющих собой верх противоестественности, отмечено печатью нереальности и незнания.

Летучая мышь — это химера, ужасное, невозможное существо, символ снов, бреда, призраков, болезненных видений, душевного смятения и безумия», — писал в прошлом веке французский натуралист.

Так липнет дурная слава. Эзоп еще оставил басню о жестокой войне между зверями и птицами: летучие мыши, родственные обоим, выступали то за одних, то за других — кто одолевал, конечно. Но враги примирились и дружно осудили предателей, приговорили ко мраку ночи.

А оттуда — и не выбраться черным страшилкам, уже не обелить себя в общественном мнении. Нет картины со дьяволом, чтоб у того не было таких же кожистых, перепончатых крыльев. Нет ведьмы на рисунках без свиты из летучих мышей. Зверек в дом залетел — к беде в одних странах, а в других — так и прямо к пыткам инквизиции! Кровожаден мексиканский бог в рукокрылом обличье, с жутким воем вырываются из африканских пещер духи ю-ю.

А впрочем — «если захочешь приворожить девицу, то сподобься в полнолуние подстрелить серебряной дробью летучую мышь. В ночь ущербной луны тайком ото всех ступай в овин или баньку варить летучую мышь на очаге. Когда мясо с костей отвалится, вынуть надобно косточку, и тою косточкой трижды девицу подтолкнуть, и тотчас она сама за тобой бегать станет» (латышское народное поверье).

Еще можно было есть летучих мышей для лучшей наблюдательности, для борьбы с облысением или же, наоборот, против излишней волосатости, — только, не зная, видимо, этих негритянских верований, не стал их проверять итальянский аббат Лаццаро Спалланцани, первый из знаменитых ученых, обратившихся к летучим мышам, а задался в 1793 году другим вопросом: как же они так ловко летают в темноте, увертываясь от препятствий? А опыты озадачили еще больше.