Оказывается, после трех недель инициатива кормления переходит к детенышу: он мамашу разыскивает, за сосок хватает. Постарше отпрыск —  матери уже надоел, сбежала — сидит у лотка и ждет. И когда влетает в гнездо любая самка, то прыгает на нее и хватает за сосок. Она бежит к тому месту, где оставила своего. Свой ткнулся — этот сосок занят, быстро перехватывается за другой. Мамаша проверяет и обычно вполне довольна. За 14 часов удалось наблюдать 70 случаев кормления детенышей на других самках!

...Есть на востоке трубконосы. Сверху на хвостовой перепонке — обычно у летучих мышей она голая — густой покров из остевых волос, и складочки крыловые тоже есть. Привожу сюда: пытаемся вымыть растворчиком хлорофоса — не намокает! Не удается промыть. И начинаешь понимать. Ведь род-то живет — в районах сумасшедшего увлажнения!

На Дальнем Востоке три дня дождь, один морось: там и насекомые-то все летают крупные, мохнатые. Значит, строение шерсти, смазка — чтобы сбрасывать водяные струйки, чтобы не переохладился зверь — как у бобра, у выдры. Да потому и локационный сигнал у трубконоса такой высокочастотный, с большой разрешающей способностью — через капли же бьет!

С этими же трубконосами привожу и ночницу Натерера, пускаем в вольеру. Болтаются в воздухе насекомые, мыши других видов летают и на них охотятся. Смотрим — эта плюх на траву и начинает караванчиком, по три штуки, собирать ползучих букашек.

И соображаешь: из пятнадцати экземпляров, которые были пойманы, — в коллекциях описано, при каких условиях, — три пойманы... в обычных мышеловках. Ну поди, догадайся так — почему?..

Был бы мышкой — жил бы под этой крышей... А под этой бы не жил... Так кольнуло Панютина однажды на ашхабадской улице. И потом не обманывало.

С опытом начинаешь — само-чувствовать зверю, ставить себя на его место. Так старый егерь предсказывает по следу движения лисицы, даже скажет, по каким приметам. Но причинно — не объяснит. А исследователь — должен. А натурфилософ ищет объяснение — качественное. Ищет — для всех случаев общее.

Почему, скажем, все рукокрылые, в каких бы краях ни жили, летают только в темноте? От хищных птиц? Так есть среди них и быстрейшие летуны. Пища ночью? Так банан кто ест, зачем ему ночи ждать? Влажность? В тропическом лесу она — и днем, и ночью. Нет, ответ всеохватный будет — ультрафиолет солнечного света. Ведь поверхность тела у рукокрылых — относительно огромна.

— Представьте себе, — доволен образом Панютин, — обгорели на солнце шесть человек, а в лихорадке зубами стучать — одному за всех!

Учитель его по летучим мышам был профессор Кузякин. Учителем Кузякина был Кузнецов, проводник Брема по Алтаю. Был бы мышкой — жил бы здесь. А почему? Ноги ходили, руки мастерили, голова работала.

Десятки конструкций перепробовал ученый. А можно ли внутрь изделия глянуть? Безусловно. Одно для того и поставлено с неприбитым боком. Движениями демонстратора — сколько экскурсантов уже прошло, сколько юннатов! Константин Константинович ставит белую перегородку вкось, из нижнего заднего угла к верхнему переднему, и накатанно объясняет: белая — привлекательнее для птиц. Эти загнездятся на дне.

Выведут птенцов — улетят. Но писком малыши успеют дать знак об убежище летучим мышам. И если потом при проверке окажется в дуплянке характерный помет, то тогда — Панютин ловко перекидывает белую доску в другую диагональ, из нижнего переднего угла к верхнему дальнему — птицам уже не устроиться, а мышам — один попрохладнее отсек, другой потеплее — да еще кладет вниз другую, короче перегородку, тоже косо — иные самцы, раздобрев, любят внизу полежать.  И обратите внимание: на всех поверхностях внутренних — ряды надпилов, цепляться.

Два лотка почему? Нижний — вторая форточка. И помет в нее выпадает. Открываешь, как только ясно, что поселилась большая колония. К лоткам — накладки, уже отверстие и шире: на какую мышь, на какую птицу настраиваешь. А повадится соня разгрызать или летяга — крепишь жестяную прокладку.

Самые нужные убежища строит Панютин — «роддома», где селятся самки на сносях и потом выкармливают детенышей. Дело было — только за длинной лестницей. Ведь, например, беременные рыжие вечерницы, вылетев из дупла, свободно падают целых четыре метра! Только такое учтя, можно вешать дуплянку. А теперь — есть легкая, алюминиевая восьмиметровая лестница.

И вчера на стенах здешних домиков двухэтажных, под самими стрехами, появились три первых убежища, И сегодня добровольные помощники — почвовед Вася и филолог Витя — уже подошли.

Вася ночью ловил летучих мышей, поймал двадцать пять нетопырей, но сюда не понес: был только один мешок, перегрызлись бы и поранились. Кольцевал только.

А в вольере Панютин больше никого не держит. Вздорожал мучной червь. Одних мышей выпустил, другие погибли.

Но пора. Лестницу на плечи, пару дуплянок на носилки. За проволочной калиткой вниз ведет лесная тропа. Присмотрены уже две ели. Конечно, на ели искать дупло — не дело разумного рукокрылого, да ничего не попишешь — осины окрест выпадают из древостоя. Сменяясь на вершине шаткой лестницы, ребята обпиливают сучки с одной стороны ствола, обещая мышам и свободный подлет, и падение.

Потом Константин Константинович накидывает на плечо бухту тонкого троса с блоком и медленно взбирается сам. Вася травит трос, и Панютин крепит блок на сучке, скидывает конец, а Витя проводит трос сквозь ушко на коньке дуплянки и крепко держит снасть. Вася с резкой присядкой тянет рывками трос, закрепляя карабином каждый подъем дуплянки.

Наконец, наверху, Константин Константинович делает то, что никому не доверит: тремя гвоздищами-двадцатками, вгоняя их наполовину, на вырост, прицепляет дуплянку к дереву.

Так окружает он свой дом их убежищами. Пожелаю, чтобы (как уже -в опытных, на Рублевском шоссе) поселились поскорее и в этих дуплянках рукокрылые. И тогда, может — здесь же, неподалеку — однажды под утро Панютин увидит, как вьется у дерева молодняк, закладывая и кольца, и петли, и восьмерки — и сам, задрав голову, порадуется целой стае визжащих от удовольствия летучих мышей.            

Алексей Кузнецов

Звенигород, Московская область

Он погиб в нескольких десятках метров от своего дома. Сбила машина, все еще чуждая, хотя уже и привычная для этого уголка света.

Почти всегда трагическая и преждевременная гибель человека рождает легенду. Но легенда родилась гораздо раньше. Она жила с этим человеком, а остров, где он появился на свет и погиб, уже был обителью преданий, похожих на правду, и былей, которые сродни легендам... И его легенда переплелась и срослась с ними.

С самолета этот остров площадью шестьдесят на двадцать километров выглядит одеялом из серых, красновато-желтых и почти черных клочков. Зеленые попадаются лишь изредка, зато все оно окружено — на востоке, со стороны Африки, узкой, а на западе, обращенной к Атлантике, широкой — белой каймой прибоя. На Лансароте многое может поразить воображение.

Километры и километры лавовых полей, где снимают фильмы про планеты, на которых еще не зародилась жизнь. Зеленые прозрачные самоцветы — оливины, вкрапленные в черную вулканическую породу. Плантации кактусов, которые выращивают из-за живущей на них тли-кошенили.

Эта тля — абсолютно белая на цвет — если ее раздавить, выделяет ярко-красную краску — знаменитый «Канарский пурпур». Низкие облака, что на соседнем Тенерифе цепляет пик Тейде, кутаясь в густую темно-синюю грозовую шубу, легко проносятся над Лансароте, изредка выпадая одинокими каплями, но на горных дорогах иногда ложатся плотные туманы, которые не пронзить даже самым мощным фарам.

Виноградники, где каждая лоза лежит в отдельной лунке, выкопанной в черном вулканическом песке — пиконе...

Остров Лансароте дал жизнь Сесару Манрике. А тот — взамен — создал этот остров. Сделал таким, каким его открыл для себя остальной мир. Но это не была сделка. То была любовь.