Но отцу, видно, некогда было водить ее каждый день в столовую, и домой к ним приходил молодой краснощекий матрос с отцовской лодки. Он приносил еду в специальных алюминиевых судках, наливал ей в тарелку суп и, прищелкивая пальцами, торжественно объявлял:

– Явился по приказу командира!

Матрос садился рядом и, пока Маринка ела, рассказывал, что в большие штормы, когда лодку здорово качает на волнах, суп то и дело выплескивается из мисок, и нет никакой возможности подзаправиться, и поневоле приходится лодке погружаться в глубину моря, где не качает и можно спокойно поесть.

Ела Маринка без особого аппетита, то и дело откладывала в сторонку ложку. Тогда матрос, пугая Маринку, таращил глаза:

– Марина Сергеевна, пользуйтесь случаем, что нет шторма. А то как ударит! – Он брал в руки тарелку и принимался так топать ногами – грохот волн – и покачивать тарелку – сильная качка, – что рисовый суп едва не выливался через край. – Скорей бери ложку!

Она хватала ложку и погружала в суп.

Матрос был такой разговорчивый и знал столько смешных историй из жизни подводников, что Маринка сама не замечала, как съедала все, и случалось, матрос даже подливал ей из судка. Иногда приходил другой матрос, долговязый, с хмурым лицом. При виде Маринки он преображался, брал под козырек, уморительно гримасничал. Он давал ей поиграть бескозырку с двумя черными ленточками, похожими на девчоночьи косы, и рассказывал про свой аул в горах Дагестана, где родился и где у него жила такая же маленькая, как Маринка, сестренка, только волосы и глаза у нее темные.

Чтобы Маринка не смеялась все время, но и ела, он на несколько минут умолкал, и опять его длинное, смуглое лицо становилось хмурым и скучным. А потом все начиналось сначала: он говорил, собирая судки, а она хохотала. И внезапно замолкала, точно пугалась такого громкого смеха.

Опять в море

Шли дни, Маринка все сильней тянулась к отцу и, казалось, ни минуты не могла бы прожить без него. Она терпеливо ждала, когда он вернется с работы, и, чтобы убить время, рисовала в альбоме цветными карандашами разных зверей с обезьяньими хвостами, птиц с кривыми клювами и хохолками на голове. Таких зверей и птиц, наверно, и в природе не было, и Маринка сама их выдумывала. Когда фантазии не хватало, она принималась выдумывать разные платья для своих кукол, и, если б она могла сшить их из материи, куклы были бы очень довольны.

Как-то вечером отец сказал ей:

– Меня, Маринка, два дня не будет дома.

Она испуганно посмотрела на него.

– Ну, чего ты, чего?… Всего два дня, и вернусь.

– Опять в море?

– Да.

И он рассказал, что его подводная лодка на два дня уходит на полигон, а говоря просто, уходит в море на торпедные стрельбы.

– Учиться? – спросила Маринка, вспомнив, как на Маячной сопке отец рассказывал об обучении эсминцев.

– Ага. Высшее командование будет ставить нам отметки. Кто быстрее найдет «противника», кто точнее попадет в него торпедой. Совсем как мама ставит отметки.

Маринке на минутку стало весело. Но вдруг она поняла, что никак не сможет остаться дома одна на целых два дня.

– Возьми и меня с собой. Мне страшно одной!

– А тетя Маша? А Женя? Они ведь твои друзья.

Маринка задумалась:

– А меня взять нельзя?

– Никак, Маринка. Это военный корабль. Туда маленьких детей не берут.

– А ты меня спрячь, а? Незаметно возьми.

– Ты уже большая. Тебя в кармане не унесешь.

Маринка улыбнулась, помолчала, потом спросила:

– А под водой плавать мокро?

– Почему же? Нет. Это рыбам и нерпам мокро, а мы ведь внутри корабля. Там у нас сухо, светло, тепло.

– А рыбу там ловить можно? Высунул руку и поймал за хвост треску.

– Рыбу не поймаешь, ведь лодка герметически задраена, закупорена, понимаешь, плотно. Ни одна капелька забортной воды не должна просачиваться внутрь.

Маринка посмотрела на отца и вдруг заплакала:

– Папа, не уходи!

– Не могу, дочка. Таков приказ.

Он погладил ее по мягким волосам.

«Ну что ж, – подумала Маринка, – ничего не поделаешь. Раз нужно, так нужно. Папа врать не будет».

И Маринка отпустила отца на его подводную лодку, которая только так называется – лодкой, а на самом деле является боевым, грозным кораблем.

Отец разрешил ей проводить его. Он поплотнее завязал на ее шее шарф, велел получше затянуть шнурок на левом ботинке, и они вышли из дому. Отец был в шинели, а на Маринке была неизменная вязаная шапка с шариком на макушке, меховая шубка, на руках связанные мамой варежки.

– А домой дорогу найдешь?

– Найду.

Да и как не найти домой дорогу, если Маринка сотни раз вдоль и поперек обегала с Женькой городок, а потом, она и с мамой не раз провожала отца в базу!

Дорога шла вниз мимо громадных светлых зданий, упиралась в высоченный дом, сворачивала влево. Они прошли вдоль плотного забора с колючей проволокой вверху и остановились возле проходной – зеленого домика с оконцем и дверью. В дверях с автоматом в руках стоял матрос в коротком черном бушлате, в бескозырке. Увидев отца, он чуточку вытянулся и козырнул.

– А теперь домой. – Отец поднял Маринку, поцеловал, опустил на землю и шагнул к двери.

У двери он остановился и посмотрел на нее:

– Ну, иди.

Маринка стояла и смотрела на отца.

Сколько раз провожала она с мамой его вот до этих дверей! Отец прощался, кивал или жал руки и проходил внутрь, туда, к берегу губы, к пирсам и военным кораблям, а они с мамой оставались вот тут, перед дверью.

Там была его служба, его товарищи и подчиненные, оттуда он уходил в морские походы, а вот Маринка ни разу еще не перешагнула порога в этот взрослый, неведомый ей мир. Отец и живет ради того, чтобы каждый день входить в эти двери и что-то делать за ними.

– Чего ж ты не идешь? – спросил отец. – Я не могу с тобой.

– Хорошо, я пойду, – сказала Маринка. – А ты скорее возвращайся.

– Есть! – ответил отец.

Она отвернулась и медленно пошла по дороге вверх, не очень уверенно переставляя тонкие, в меховых ботинках ноги. Теперь ветер дул с губы, дул ей в спину. Отец долго смотрел на Маринку. Дойдя до газетного киоска, она вдруг повернулась к нему и остановилась.

К горлу отца что-то подкатило. Он помахал ей, и Маринка ответила ему рукой в синей варежке. Он глотнул воздуха и быстро шагнул через порог проходной.

Свидание

По тротуару двигались две тени: одна – огромная, медленная, вторая – маленькая и быстренькая, легко перебиравшая ногами. Это были Маринка с отцом. Они шли к высокому каменному дому – больнице.

Как и всегда, навстречу им попадалось много моряков, и, если на погонах у них были золотистые матросские или старшинские лычки или маленькие офицерские звездочки – не больше четырех, они первые, отдавая честь, вскидывали к виску руку. Если же на погонах у офицеров лежали одна, две или три большие звезды и они по званию были старше отца, он первый отдавал честь. Маринка всегда удивлялась: идет отец и вроде глядит под ноги, а все замечает, всех встречных моряков видит, и, кажется, не было еще случая, чтоб он зазевался и не отдал честь.

Они вошли в вестибюль, получили старенькие, залатанные халаты. Отец неуклюже просовывал руки в рукава халата, и тот натягивался и трещал. Отец стал смешным: на спине халат не сходился, обшлага кителя с золотыми нашивками торчали из коротких рукавов. Няня надела и на Маринку халат и, чтоб он не волочился по полу, подоткнула и закрепила английскими булавками.

Вторая тетя в белом сказала им, в какую палату перевели маму, и они неслышно зашагали по ковровой дорожке длинным коридором с белыми дверями и фикусами у огромных окон.

Отец шел и читал таблички с номерами на дверях.

У одной двери они остановились.

– Кажется, здесь. – Отец оглянулся и переступил с ноги на ногу.

– Ну открывай, – проговорила Маринка.

– Подожди, – ответил отец. – Сейчас…


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: