— Я приекал с немески сторона, я пашла на серкви, как быть говорить на моя родина, а вы называйт дом для миттинг.

Не знаю, что было бы дальше, если бы в этот момент не раздался звучный напыщенно торжественный голос знаменитого проповедника. Казалось, первые слова его были своего рода сигналом для инджиенсов, так как в тот же момент воины, преградившие мне путь, молча отошли от меня, хотя я все же видел, как они, удаляясь, сообщали друг другу свои подозрения на мой счет.

Пользуясь тем, что проход был свободен, я вошел в церковь и пробрался сквозь толпу до того места, где находился дядя.

Оратор оказался весьма напыщенным, многословным, расплывчатым, но при всем том совершенно нелогичным. Речь его носила общий характер тех речей, которые обращаются к страстям, дурным инстинктам и корыстным интересам толпы, а отнюдь не к ее рассудку или чувству справедливости. Он начал с того, что громогласно возмущался всякого рода тиранией, прерогативами известного сословия, взиманием ренты живностью и плодами или же определенным числом рабочих дней и долгосрочными арендными условиями. Но после этих общих мест необходимо было перейти и к общим интересам присутствующих здесь людей, удовлетворить требованиям и ожиданиям недовольных арендаторов Равенснеста, которые не имели в своих условиях ни обязательства уплачивать часть ренты живностью или рабочими днями, ни долгосрочных договоров или контрактов, так как почти все эти условия должны были окончить срок свой со дня на день.

На что же мог он теперь сетовать? Темой подходящей явилась для него, конечно, семья Литтлпедж! «Что они сделали, эти Литтлпеджи, чтобы стать властелинами этой земли? » — восклицал он, причем, конечно, умалчивал о тех общественных заслугах, какими мог бы похвастаться мой род; но ведь отдавать должную дань справедливости совсем не входило в его программу, а напротив, он хотел только льстить вкусам и желаниям тех, кого он называл народом, то есть алчной, бессмысленной толпе. «Ведь этот юный Литтлпедж пальцем не ковырнул на этой земле, которую он с гордостью европейского магната называет своими владениями или своим поместьем».

«Из вас же каждый, дорогие сограждане, может нам показать свои мозолистые руки и напомнить нам о знойных летних днях, когда в поте лица вы боронили и пахали землю и превращали в роскошную и плодородную долину эти былые пустыри и лесные дебри. Вот они, ваши права на эту землю, которую ваши собственные руки сделали тем, что она есть! А Хегс Литтлпедж ни разу в своей жизни не проработал на своих полях и нивах ни одного дня. Нет, славные сограждане, никогда этот человек не имел этой великой чести и никогда иметь ее не будет до той поры, покуда справедливым разделом того, что он теперь так нагло именует своей собственностью, вы не принудите его самого пахать землю, чтобы пожинать те плоды, которыми он желает пользоваться».

Далее следовали такого рода возгласы:

«Где он теперь, этот праздношатающийся, этот молодой Литтлпедж? В Париже, где тратит направо и налево, на разврат и кутежи, по примеру старой европейской аристократии, плоды наших трудов и пота. Он утопает теперь в роскоши и богатстве, тогда как вы и все ваши близкие питаетесь в поте лица трудами рук своих. Он, этот Литтлпедж, не станет довольствоваться оловянной ложкой, друзья мои, нет. К некоторым блюдам ему требуется золотая, и даже вилка, которая прикасается к его губам, должна быть непременно чистого серебра, для того, чтобы от ее прикосновения не пострадали его священные уста! »

Здесь была сделана попытка вызвать аплодисменты, но ничего из этого не вышло. Оратор спохватился, что тот эффект, на который он рассчитывал, ему не удался, и потому он, не задумываясь, перескочил на другой предмет: он заговорил о наших правах собственности, о том, на каком основании мы, Литтлпеджи, владеем всей этой землей. «Откуда взялись эти права? Кто их дал им? Король английский? Но разве народ не отвоевал всей этой территории у английского государства? Не стал разве народ владеть всем тем, чем раньше владел король Англии? А в порядке вещей, что победителю достается после победы вся добыча; следовательно, отвоевав у Англии Америку, наш народ завоевал всю эту землю и получил право владеть ею и удерживать ее за собою».

Так как арендаторы не представляют собою народа, то они, собственно говоря, — незаконные владельцы всех этих земель вокруг, это богатое и славное наследие должно быть поделено между честными и работящими людьми, а не присваиваться каким-то богатым тунеядцем и бездельником, тратящим все свои доходы по заграницам.

Мало того, — восклицал он, — я утверждаю, что и в настоящий момент эти работящие люди, арендующие за трудовые деньги эту землю, имеют на нее полное нравственное право, но только закон не хочет признать за ними это право. Этот проклятый закон один только мешает арендаторам предъявить свои права собственности на обрабатываемую ими землю, которой теперь владеет без труда это привилегированное сословие, которое должно быть непременно принижено до общечеловеческого уровня. Я признаюсь, конечно, что было бы несправедливо одолжать или нанять на время работы лошадь или тележку у соседа, и затем придумывать какие-нибудь извороты, чтобы ее присвоить. Но ведь лошадь эта не земля, надеюсь, вы с этим согласны?!

Ведь земля — это элемент такой же, как воздух, огонь и вода, а кто же вправе утверждать, что свободный человек не имеет права на воздух или воду, а следовательно, и на землю?! Эти права называются философией элементарными правами человека, что означает права на элементы, из коих самый главнейший, конечно, земля. И в самом деле, что бы было, если бы не было земли, на которой мы держимся?! Мы бы беспомощно болтались в воздухе, наши воды пропадали бы даром, расплываясь в виде паров, и мы не могли бы применять их для наших мельниц и мануфактур! Но я, конечно, не отрицаю права первого приобретения собственности; оно, конечно, укрепляет элементарное право человека, а потому, если предки Литтлпеджа платили что-нибудь за эти земли, то я на вашем месте, друзья мои, был бы великодушен и возвратил ему первоначальную стоимость этих земель. Быть может, его прапрадед платил английскому королю по одному центу с акра, а быть может, и по два цента; положим ему хотя бы даже по сикспенсу за акр и заткнем ему этим рот. Как бы то ни было, но я сторонник великодушных мер!

Сограждане мои, — воскликнул оратор, — я вам объявляю во всеуслышание, что я демократ самой чистой воды, и, по моему искреннему убеждению, один человек стоит другого во всех отношениях: ни родословная, ни воспитание, ни богатство, ни бедность — ничто не может нарушить этой священной истины.

Итак, один человек стоит другого, и потому права должны быть одинаковые для всех в отношении пользования землей и всеми благами жизни. Я того мнения, что большинство всегда должно решать во всем и что долг меньшинства во всем подчиняться голосу большинства. На это мне некоторые возражали, что в таком случае люди, составляющие меньшинство, не стоят тех, которые представляют собою большинство, и их права не одинаковы, если одни могут решать, а другие обязаны беспрекословно покоряться. Но ответ на это возражение весьма простой: меньшинству остается только пристать к большинству, и тогда права всех станут равны! Ведь каждый человек может пристать к большинству, и так именно поступает каждый разумный человек, как только он успеет распознать, на какой стороне стоит большинство.

Дорогие сограждане, вы знаете, конечно, что готовится великое народное движение. Итак, вперед, вперед, друзья мои! Таков наш общий клич! Недалеко то время, когда, наконец, наши здравые принципы восторжествуют и совершится тот великий переворот, та благодатная всеобщая реформа торжества любви, милосердия и добродетели, когда не слышно будет более нигде ненавистного слова «рента», и каждый человек будет иметь возможность посидеть вечерком после дневных трудов под сенью своей яблони или же своей вишни.

Я — демократ, сограждане! Да, я демократ и этим доблестным наименованием горжусь! Да, это моя гордость, моя слава, моя доблесть! Пусть правит государством только один народ, и все будет прекрасно, потому что народ не склонен никогда говорить что-нибудь дурное, да! » и так далее. Не стоит передавать дословно это сплетение пошлостей и глупостей и мелкого мошенничества или негодяйства, скажу только одно, что каждый раз, когда оратор упоминал об антирентизме, то было видно, что он затрагивает живую струну всех здесь собравшихся людей.