— Должен ли я так понять тебя, Учитель, что мой новый спутник должен не помогать мне, а…

— Именно! Именно так! Только препятствия укрепляют душу, только забота о ком-то, менее сильном, поможет в полной мере раскрыться твоей собственной Силе.

— Вроде того, как советуют при трудных переходах через горы: если ты сам силен, — не бери себе в напарники кого-нибудь почти столь же сильного. Пусть напарник твой будет из слабых — женщина, подросток…

— Вот ты и понял меня, Горец…

…Женщина, подросток…

Женщина? Он сказал — женщина?!

И хотя Конан не высказал свою просьбу вслух, женщина уже догадалась обо всем.

— Да, любимый. Если ты пожелаешь, я буду сопровождать тебя. Но прошу

— не желай этого…

— Почему? Ты не хочешь быть со мной, Луиза?

— Глупый, глупый… — и рука женщины, сотканная из звездного сияния, нежно коснулась щеки Конана.

— А разве могу я быть НЕ с тобой, любимый? Ведь только что было сказано — расставанья нет. А даже не будь это сказано — неужели ты мог подумать, что мы расстанемся с тобой?

— Прости меня, Бренда…

— Для того, чтобы быть с тобой, Конан, — мне нет нужды сопровождать тебя. Я и так буду рядом. И если я понадоблюсь тебе…

— Я понимаю. Прости, Герда…

— Если я понадоблюсь, — тебе не придется даже звать меня. Я приду сама. В любой беде. Всегда. Везде. Сразу. Сколько бы ни было между нами лет и километров.

— Я понимаю, любимая.

— Именно поэтому я прошу: не зови меня себе в спутники. Я ведь тоже, как и твой Учитель, не смогу тебе помешать, а значит…

— …А значит — моя Сила не сможет раскрыться в полной мере. А она должна раскрыться… Что же, значит, таков мой жребий.

— Да, таков твой жребий, ученик мой, — и нет в поднебесье жребия ни тяжелее, ни достойнее. С тобой ли твой меч, Конан? Остер ли он?

И откуда-то из пустоты упала в ладонь Мак-Лауду украшенная драконьей головой рукоять. И сверкнул клинок катаны, пронзая космическую бездну звездным ручьем…

И два мира смотрели друг на друга, разделенные изогнутой полосой клинка. Зайст и Земля.

В каком из них надлежит сотворить НЕЧТО, еще неведомое? Где упрятан ключ, позволяющий открыть дверь к будущему, что наступит после бессмертия?

Или ключ тот сокрыт не в этом парном мире, а где-то дальше, в любом из иных миров — сколько их там есть?..

Но уже сорвалась с мечевого острия голубая искра Силы, пронзая бездну пустоты…

Конан так и не успел — вернее, не смог — назвать имя того, кого хотел бы он иметь своим спутником.

Холодная искра коснулась и его тела. Нет, его не наполнила боль, как это бывало раньше, когда вступала в свои права Сила, — но перед внутренним взором Мак-Лауда пронесся яростный вихрь, сметая мысли, перемешивая пласты сознания…

Глаза в глаза единым взглядом смотрели на него люди — все, с кем он сражался, кого любил и даже просто встречал за свои пять веков. И ожидание было во взгляде том.

А крохотная космическая пылинка, которая была Конаном, стремительно неслась по темному тоннелю к пятну ослепительно-яркого света. И взгляд следовал за ней.

(Смертный так — умирает. Бессмертный — возвращается к жизни).

Той частицей своего существа, которая не растворилась еще в жутком упоении стремительного лета, Конан еще пытался узнать кого-нибудь из смотревших ему вслед. Но — не преуспел в той попытке.

И вдруг, вопреки его ожиданиям, даже вопреки его воле, — одно лицо предстало перед его глазами, отделившись от миллионноликой стены. Мужское лицо с резкими очертаниями, упрямой складкой, круто перерезающей лоб…

Кто это был — Конан так и не смог распознать тогда.

Удар. Хруст. Упруго ломаются под весом низвергшегося на них тела мокрые стебли.

Огни близкого пожарища багрово тлеют, перерезая почти непроглядную тьму. Где-то вдалеке слышно пронзительное ржание — визг обезумевшей лошади.

Какой это мир? Какой век?

Вот так он вернулся в край, где войны веселы, а песни грустны.

Говорили в старину: никто не войдет дважды в одну реку, ибо в следующий миг и он не тот, и река не та…

Даже в почти непроглядной тьме мудрено было Мак-Лауду не узнать эти края. Пусть разум и забыл бы — душа не забудет…

Преходящи люди Земли Скоттов, но вечны ее холмы. Вечны скалы и плоскогорья, поросшие вереском, способным укрыть коня вместе со всадником. Вечен рев прибоя в узких фьордах, прорезающих линию побережья.

И вечны легенды…

Да, грустны хайлендские песни, и заунывна музыка-пиброх, рождаемая в кожаных утробах волынок. И каждый волынщик бережет родовое плетение музыкального узора, передавая мелодию пиброха старшему сыну с не меньшей заботливостью, чем цвета клановой юбки или старинный меч-клеймору.

А слова бродячих бардов, у которых нет даже волынки, да и вообще ничего нет, кроме серебряно звучащего голоса да ножа с выгравированным на лезвии цветком чертополоха за отворотом чулка, — слова их бывали веселы, бывали задорны.

Но потаенная печаль проступала сквозь это веселье…

И задорен буйный шотландский танец — флинн. Однако мало веселья проглядывает в желании танцоров «подержать судьбу за бороду», когда они, распаленные пляской, перескакивают через скрещенные в ярде над полом лезвия клеймор.

При этом отнюдь не специально для танца изготовлены эти мечи или палаши с огромной, словно щит, гардой, которые здесь тоже зовутся клейморами. Клинок каждого из них отточен до смертельной остроты… Когда танцующие откружатся в вихре флинна, эти клинки займут свое прежнее место в ножнах на левом бедре.

И выйдет носитель клейморы на вечернюю дорогу, ежесекундно готовый то отразить нападение разбойников, а то и присоединиться к ним — по обстоятельствам…

Да, именно так! Бедны хайлендские плоскогорья, неурожайна земля, а овцы, пасущиеся на вересковых пустошах — худы и малочисленны. И пресловутая шотландская скупость — отсюда же…

Зато каждый член клана, даже не получивший права на дворянское звание, носит на поясе меч либо палаш, а за отворотом чулка — нож с гравировкой в виде цветка чертополоха.

А под крышей каждого дома, надежно укрытый за стропилами, ждет своего часа большой лук длиной в рост человека и два колчана легкоперых стрел. Реже — не лук, а арбалет: дорог и сложен в изготовлении он для нищего хайленда, легче уж полудюжиной луков обзавестись…

Еще реже хранится за стропилами то, что порой приносит победу, но никогда не приносит чести: Жезл Запрета…

(Нет, Запретные Жезлы — это из иного мира, иного времени. Хотя есть ли оно — иное время? Не все ли времена слиты воедино?

Но все-таки…)

Все-таки: хранится за стропилами то, что порой приносит победу, но никогда не приносит чести. Мушкет с кремневым замком или аркебуза с замком фитильным. Вымененные, краденные…

(Да, вот так — правильно. Это Земля, а не Зайст).

…Вымененные, краденные или добытые в бою на землях своих южных соседей — «сассэнах», которыми правит ныне гордая и чопорная Рыжая Бес — королева-девственница [Елизавета Тюдор (1533-1603) — королева с 1558 г.].

И все это: клинок, стрела или огневое зелье — ежеминутно готово пойти в ход…

Про каждого юношу, что входит в возраст, приличествующий браку, первым делом спрашивают: «Чей он сын? Какого клана?»

Второй же вопрос таков: «Много ли овец он угнал?»

А вопрос третий: «Много ли снес голов?»

И трудно поверить, что в эти же годы Европа принимает второе-третье поколение «людей Ренессанса». Уже умер Рафаэль, умер Микеланджело, родился и даже успел написать часть пьес Шекспир… И свой университет есть уже чуть ли не в каждом из больших городов…

(Но не в Эдинбурге! Правда, он появился там вскоре, однако лишь потому, что Эдинбург находится на землях лоулендеров, которых горцы Хайленда не признают за подлинных шотландцев).

А хайлендская знать, возглавляющая кланы, — это не великолепные графы и бароны континента. И даже не строгие, сдержанные в одежде и проявленных чувств лорды, из которых состоит двор Рыжей Бес.