Да, это доля женщины — сидеть рядом с умирающим, принять его последнее слово, закрыть ему глаза…

И Конан понял, что его задача — спасти любовь своего собрата по Пути от той участи, которая досталась на долю любви между ним самим и девушкой по имени Элен Лебединая Шея.

Горькая участь…

Конечно, не от него зависит поведение девушки. Элен поступила так, а Герда — иначе… Герда? Бренда? Луиза?

Словно теплая волна, придя откуда-то со стороны, коснулась его сознания. И он понял, что женщина, с которой он расстался в межзвездной дали, посылает ему свой знак.

«Я с тобой. Я всегда с тобой…»

А еще, в этот же самый миг, Конан ощутил знакомое покалывание под ребрами — там, где комом обозначилось сердце.

Он знал, что это означает. Это в нескольких шагах от него просыпалась Сила, которая предшествует Воскрешению…

Наступило время вступать в игру.

Дженет все еще не вернулась к реальности, зависнув в каком-то странном пространстве между явью и сном, бытием и небытием. Какие-то странные голоса звучали у нее в мозгу, странные образы виделись ей.

Женщина с меняющимся, дробно множащимся лицом… Старик с молодыми глазами, молодыми движениями — только косица седых волос напоминает о его возрасте, да еще странное выражение таких молодых, как показалось вначале, глаз…

И еще — человек непонятного возраста. Вроде бы он тоже молод, но взгляд… Такой взгляд не появляется ни на третьем десятке, ни, пожалуй, и на седьмом.

А о том, что бывают люди старше семидесяти годов, Дженет и не слыхала никогда.

Они, кажется, говорили о чем-то, эти трое (или шестеро? Отчего-то вдруг показалось, что образ женщины троится), но смысл их речей ускользал от Дженет.

Кто это? Ангелы небесные? Но ведь совсем иначе описывают небожителей священники.

Значит…

Но Дженет боялась додумать эту мысль до конца — хотя чего уж тут додумывать? Известно ведь: если не верх, то низ. Если не Рай — значит, Преисподняя.

Если не ангелы — демоны…

Но каким-то неведомо, немыслимо обострившимся чувством Дженет поняла: только от них, от этих существ, может прийти сейчас помощь.

И она решилась.

«О неведомые пришельцы, кем бы вы ни были, если нужно — возьмите мою жизнь, возьмите мою душу, казните ее вечными муками в глубинах ада, но спасите… Спасите Дункана! Спасите, ведь по силам это вам!»

И тут…

И тут третий из незнакомцев встретился с ней взглядом. Вроде бы ничего страшного не было в его лице, даже наоборот — хорошее мужское лицо… И ум в нем виден, и мужество, и доброта, а это — редчайшее сочетание…

Но зрачки — две бездны, полные живого, клубящегося мрака…

Девушка не успела ужаснуться — хотя именно ужас, даже не страх, огладил ее сердце холодными пальцами.

Высохшая, морщинистая рука легла на ее плечо:

— Успокойся, доченька…

Это была младшая из старух — тетка Дункана. Ей, наверное, сравнялось не так уж много лет — но непосильная работа обрушила на ее тело преждевременную дряхлость.

— Успокойся и поди приляг. Ему уже не нужно твое бодрствование…

Все поняв, но не поверив, медленно встала Дженет. Без страха протянув руку, коснулась лежащего.

Лоб, на котором она столько раз меняла влажную тряпицу, больше не был горяч.

Был он холоден. И тело, кажется, уже начинало коченеть.

Дункан Мак-Лауд умер. Умер уже несколько минут назад — наверное, как раз тогда, когда она прислушивалась к голосам, темно и лживо обещающим спасение.

Так и не стал он ее мужем, да и женихом-то, по сути, не успел стать. Не возлюбленный он ей, не любовник…

А теперь уже — и не любимый… Нельзя ведь любить мертвого? Или — можно все-таки?

…Когда Дункан уходил в бой, она дала ему оберег — самый надежный, какой могла. Оправленную в серебро иконку с ликом святой Дженевьевы.

Видно, не снизошла до Дункана ее небесная покровительница…

Иконка все еще лежала на его груди, прямо напротив сердца. Так никто и не осмелился снять ее, когда разрезали окровавленную одежду.

— Это будет мне память о тебе, Дункан, — сказала Дженет вслух. Осторожно потянув шелковую ленту через голову лежащего, она сняла образок и повесила на шею себе.

— От сердца — к сердцу!

— …От сердца — к сердцу!…

И, забыв о своей святой покровительнице, о своей недавней мольбе-клятве, даже о любви своей забыв, — Дженет шарахнулась в сторону, взвизгнув совсем по-женски. Ужас настиг ее.

Потому что именно в этот миг мертвец шевельнулся, открыв глаза.

Слабый голубоватый свет лучился из-под его век.

И такое же сияние исходило от раны, быстро закрывающейся по краям, образуя неровный шрам — хотя в центре ее все еще торчал бурый от крови стержень наконечника.

Это длилось недолго — но Дженет успела разглядеть голубую вспышку света.

Если бы чудо Воскрешения произошло не после, а до того, как с груди Дункана был снят образок…

Но сейчас — все выглядело так, словно какая-то злая сила, угнездившись в теле, только и ждала возможности избавиться от освященного предмета.

И, когда дверь бесшумно распахнулась и навстречу Дженет шагнул тот, кто только что взглянул ей в глаза двумя клубящимися безднами, — Дженет не сомневалась уже, что просьба ее выполнена.

И не знала, кого благодарить за то — Бога или Дьявола? И благодарить ли?

Может быть, проклинать?!

— Не бойся, — сказал вошедший.

В глазах его была земная, осязаемая теплота.

Говорили в старину: хочешь понять — поверь! Хочешь поверить — пойми!

На столе стоял кувшин красного вина и три чаши. Одна из них была полна до краев: Дженет так и не притронулась ни к еде, ни к питью. Вторая чашка — полупуста: Конан еще не смог заново приучить себя к качеству здешних спиртных напитков, но все-таки прихлебывал красное пойло, потому что — надо приучаться…

Дункан же пил чашу за чашей — только так мог он сбросить потрясение, испытанное им несколько минут назад…

— Не бойся… — сказал тогда Конан.

Но замерла в ужасе Дженет, испуганно шарахнулись по углам старухи, словно летучие мыши в пещере, когда входит под ее своды человек с полы-хающим факелом.

И приподнялся на кровати тот, кого только что считали мертвецом, слепо шаря вокруг себя в поисках оружия, — которого не было…

Держа в поле своего восприятия весь дом (Конан умел это — даже в схватке ему удавалось видеть то, что происходит у него за спиной), — он шагнул к Дункану. И, протянув вперед руку, коснулся его лба.

Дженет показалось, что Дункан рухнул обратно на ложе, опрокинутый сильным толчком. И она не знала, что ей делать — броситься на пришельца? Или позволить ему одолеть демона-оборотня, в которого превратился ее возлюбленный?

(Она ошибалась: для того, чтобы сковать волю Дункана к сопротивлению, Конану не потребовалось мышечная сила).

Склонившись над лежащим, Конан осмотрел его рану. И мгновенным движением — так, что Дженет едва успела это рассмотреть — вырвал иззубренный наконечник.

Дикий крик заметался внутри четырех стен, словно ослепленная птица. Но это кричал не Дункан.

Кричала одна из его теток, в ужасе округлив глаза и прижав ладони к вискам. Испуг же двух других старух был столь велик, что они даже на крик оказались неспособны.

А Дженет… Дженет тоже не издала ни звука. Но вовсе не от страха — страх ушел в первые же мгновения.

Просто странное предчувствие подсказало ей, что незнакомец пришел не со злом…

А когда она увидела, как мгновенно затягиваются края раны, образуя рубец, — предчувствие это перешло в уверенность. И сердце ее вновь согрела неуверенным теплом робкая надежда.

Дункан… Дункан вновь приподнялся над кроватью. Глаза его дико блуждали по сторонам, волосы на лбу слиплись от пота. И крупными жемчужинами высыпал пот по всему телу — из каждой поры.

Но это уже был пот жизни, а не смертная испарина.

Только осознав это, Дженет позволила себе броситься к любимому. Обняв его за влажные плечи, она ощутила под пальцами неуверенную дрожь пробуждающихся мышц — и заплакала светло, облегченно…