«Вот ведь зануда, — подумал Тео. — Законченный распродолбанный зануда.»
Час ночи в его новой квартире. Он откинулся на спинку непривычного кресла, уперся коленями в испод непривычной столешницы и вперился взглядом в компьютерный экран с застывшими на нем уже переведенными словами Малха. Свиток лежал на столе, прижатый по углам четырьмя не позволявшими ему свернуться большими, тяжелыми кофейными чашками. Пустыми, конечно. Было бы сущим кошмаром, если бы случайно пролитое кофе сделало нечитаемыми свитки, сохранявшие безупречное состояние в течение двух тысячелетий. В идеале, их следовало бы поместить между двух скрепляемых винтами пластин плексигласа, однако найти такое приспособление можно лишь в Институте, а увести его оттуда будет потруднее, чем увезти свитки из Ирака.
Тео пощипал себя за переносицу, зажмурился. Если честно, он испытывал на этом этапе работы гораздо меньший, чем ожидал, душевный подъем. Живот его переполняла плохого качества пицца, «Пепси» и осыпанные шоколадной крошкой печенья. Голова гудела, спина ныла. Он скучал по своему стоившему порядочных денег эргономичному креслу, о котором Мередит почему-то забыла напомнить ему: это твое — про «25 классических композиций кул-джаза», небось, не забыла. Во рту застрял противный привкус, оставленный не столько так называемой «здоровой пищей», сколько состоявшимся сегодня разговором с институтским начальством. То, что его едва не ухлопали в Ираке, на начальников Тео никакого впечатления не произвело, их волновали лишь деньги, потраченные, чтобы отправить его туда и вывезти оттуда — плюс то обстоятельство, что оправдать эти расходы ничем вещественным они не могли.
— Господи-боже, да ведь смотритель-то погиб! — напомнил им Тео. — Его размазало по всей улице.
— Вы могли задержаться ненадолго, — сказал один из начальников. — В Мосуле. Они назначили бы нового смотрителя. И вы смогли бы с ним договориться…
— Или с ней. — прибавил другой начальник. — Положение могло сложиться очень благоприятное. Этот… э-э… инцидент наверняка породил бы большие сдвиги. Новый смотритель стремился бы, разумеется, доказать свою решительность и компетентность.
Тео ушам своим не поверил. Мередит вечно корила его за холодность и расчетливость — посмотрела бы она на эту парочку! Хранители культуры! Гиены, снующие по полю побоища!
Хорошо еще, что он им про свитки не рассказал. Не их это дело. Вот погодите, получит он финансовую независимость и уж тогда объяснит им, куда они могут засунуть их драгоценный Институт.
Тео, сидевший посреди своей омерзительной новой квартиры, снова откинулся на спинку кресла и оно опасно скрипнуло. Ничего, скоро он купит кресло превосходного качества, точно такое же, какое зажала Мередит. Скоро он сможет купить все, что захочет. В том числе, и «Алка-Зельцер». Вообще говоря, «Алка-Зельцер» было бы неплохо купить сию же минуту, да вот магазины все уже позакрывались. Висевшая в ванной аптечка была пустой, если не считать пузыречка со смывкой для маникюрного лака, свидетельства щедрости квартирной хозяйки. А венчалось все тем, что стены квартиры были окрашены в оранжевый цвет. Ради всего святого, ну кто красит стены оранжевой краской? Японские наркоманы? Одуревшие от брошюрок «Нью-эйдж» массажистки-любительницы? Пожилые голландские педерасты? Не удивительно, что квартирка сдается за такие малые деньги. Причина не в сломанной микроволновке и работающем с перебоями душе. В оранжевых, мать их, стенах.
Он глубоко вздохнул и приказал себе успокоиться. Закурил сигарету, повернувшись спиной к свитку, — не хватало еще, чтобы случайная искра пролетела по воздуху и спалила все его будущее. Затянулся отдающей ментолом отравой, выпустил струю дыма в оранжевую стену, затянулся еще и выпустил другую. Курил он торопливо, без всякого удовольствия, как будто стоял на автобусной остановке, имея в своем распоряжении лишь пару секунд, чтобы прикончить сигарету и заскочить в автобус, пока тот не укатил без него. А закончив, воткнул окурок в недоеденную пиццу и оставил его торчать из «моцареллы».
Из колонок компьютера лилась музыка его драгоценной копии «Звездных краев» Джона Колтрейна — эфирного эквивалента мочи, которой собака помечает новую свою территорию. Никакой дом не становится домом, пока Колтрейн не оросит его звуками саксофона. Правда, «Звездные края» были увернуты почти до беззвучия — из страха побеспокоить соседей, которые этим вечером представились ему, поднеся в подарок печенье. Словно желая сказать: «Вы же не обратите в ад жизнь людей, которые угостили вас печеньем, верно?». Безумные саксофонные импровизации Трейна, соединяясь с урчанием вентилятора ПК, создавали отчасти нудный гибрид, способный, однако ж, сойти за окружающую среду.
Может, лечь спать? Но тут Тео вспомнил, что одну ночь в этой квартирке уже провел, и она ему не понравилась. Кровать поскрипывала при каждом его повороте с боку на бок. Мередит в ней отсутствовала, простыни были слишком новыми. Спальня маленькая, а на потолке ее горит промигавшая всю ночь красная лампочка — часть навязанной ему системы безопасности. Лампочка была подобием залетевшего в комнату насекомого: Тео так и подмывало встать и прихлопнуть ее.
В этой квартирке с ее неудобной постелью, чужим светом и оранжевыми стенами трудно было сохранить веру в то, что скоро у него появятся деньги, которых хватит на покупку какого угодно дома, и в каком угодно месте. А ему нужна эта вера. Он не должен забывать, что свитки — историческая реликвия, равноценная пирамидам. Да! Пирамидам! Вот здесь, на его столе лежит, придавленное четырьмя чашками чудо древности. Родосский колосс, храм Артемиды, висячие сады Вавилона — все они разрушены и обратились в миф, а свитки… свитки вот они, здесь и принадлежат ему.
И все же, пока их баснословная ценность не признана другими, свитки остаются лишь частью содержимого его квартиры, такой же, как пустая коробка из-под пиццы и барахлящий «Уолкмен». Тот ослепительный, эйфорический миг открытия, когда Тео впервые увидел их на полу Мосулского музея и будущее его вдруг озарилось блеском предвкушаемой славы, теперь потускнел. Любовь с первого взгляда — штука недолговечная. Он увидел свитки, он присвоил их, и что дальше? Задача обращения их в блестящее будущее, оказалась более мудреной, чем он полагал.
Конечно, его открытие заинтересует миллионы людей. Но сам-то он продавать свитки этим миллионам не сможет. Что он сможетпродать, так это перевод написанного Малхом с арамейского на английский, и вот тут-то Тео и постигала неуверенность в себе. И дело было не только в том, что проза Малха оказалась скучной до невероятия.
Сам процесс перевода свитков лишал их мистического ореола, обращал в нечто банальное. Тео, профессионального лингвиста, взявшегося за выполнение этой задачи, обуревали мелкие въедливые тревоги, беспокойство по поводу как несовершенства английских эквивалентов арамейских глагольных основ, так и этической допустимости замены синтаксической конструкции «глагол-субъект-объект» на «субъект-глагол-объект». Мысленно он разлагал текст на отдельные слова и фразы, пока оригинальное грандиозное сооружение, Восьмое чудо света, не обращалось в набор пронумерованных камней. А затем снова собирал его из этих камней в виде цифрового текста, мерцающего над пластиковым пьедесталом компьютерного экрана. И результат выглядел почти неотличимым от остального содержимого его ПК — фикцией, принадлежащей к тому же миру, что eBay, CNN.com, предложения дешевой «Виагры» и увеличения пениса, засорявшие ящик входящих сообщений. Тео взглянул на свиток, распятый на столе, и напомнил себе, что эти рассыпанные по древней бумаге чернильные закорючки поразительны, сенсационны, бесценны. «Я зря расходую чернила» — таким было первое предложение, попавшееся ему на глаза.
Неужели это правда? Нет, не может быть, не должно быть.
Ладно, пусть Малх — зануда из зануд. Ну и что с того? Все-таки, он не пустозвон-фундаменталист из Олухвилля, штат Миссури, пишущий в интернетовском блоге. Он — автор старейшего из уцелевших произведений христианской литературы! Он лично знал двух учеников Иисуса! Он был полноценным евангелистом еще тогда, когда святой Павел оставался правительственным погромщиком по имени Савл из Тарса и отволакивал в тюрьму адептов запрещенной веры. Малх мог быть нудливым ничтожеством, но был и Значительным с большой «З» человеком!