И чертит па и вертит туры

Под платьем плисовым нога:

Дрожа, дробясь в колоратуры,

Играет страстная серьга;

Пятно всё то же щурым ликом

На руку нервную легло:

Склоняет Скрябин[27] бледным тиком

Необъяснимое чело,

И — пролетит скрипичным криком

В рои гностических эмблем,

Мигая из пустых эонов;

Рукою твердой тему тем

За ним выводит из тромбонов

Там размахавшийся Сафонов:

Кидаясь белой бородой

И кулаками на фаготы,—

Короткий, толстый и немой,

Как бы вынюхивает что-то;

Присядет, вскинув в воздух нос:

Вопрос, разнос во взгляде хитром;

И стойку сделавши, как пес,

Несется снова над пюпитром;

Задохнется и — оборвет,

Платком со лба стирает пот;

И разделяется поклоном

Меж первым рядом и балконом.

И постоит, и помолчит,

И по пюпитру постучит:

И — все листы перевернулись;

Сердца, как в бой, сердца — рванулись…

И вновь — вскипающая новь;

И вновь — всклокоченная бровь;

И вновь — пройдутся фалды фрака;

И стаю звуков гонит он,

Как зайца гончая собака,—

На возникающий тромбон.

Над пухоперою каргою,

Над чепчиком ее счернен

Жеребчиком мышиным — «он»,

Кто вьется пенною пургою

И льет разменною деньгою,

Кто ночью входит в пестрый сон

И остро бродит в ней — счернен —

Над ней, над нами, над вселенной

Из дней, своими снами пленный;

Он — тот, который есть не он,

Кому названье легион:

Двоякий, многоякий, всякий

Иль просто окончанье, «ий»,

Виющийся, старинный змий,—

В свои затягивает хмури,

Свои протягивает дури:

Он — пепелеющая лень

И — тяготеющая тень;

Как Мефистофель, всем постылый,

Упорным профилем, как черт,—

Рассудок, комик свинорылый:

К валторне черной он простерт;

Как снег, в овьюженные крыши,

Как в мысли, гложущие мыши, —

В мечты, возвышенные свыше,—

Бросает сверженную сушь:

Сухую прописную чушь;

Упавшим фраком ночь простерши,

Кликуши-души, — ходит он —

Кликуши-души — горше, горше —

Упавшим фраком — душит: в сон!..

Черней, упорней гром в валторне:

Грознее, озорней Она

Грозой молниеносной, горней —

Грозою гор озарена —

— Так дымом пепелит и мглеет

Виеголовый, мгловый слой;

Как змий, он отдымит, отвеет

В багровом горизонте мглой:

Слезами облако, светая,

Слезами полное, молчит;

И в волны, в воздух — тая, тая,—

Глазами молнии дрожит,

Как воздыханиями арфы,

Как лепетанием струны —

Души — Марию зрящей Марфы —

Из просветленной глубины!..

И бросят в арфы, — шали, шарфы,

Вздыхая вестью дорогой,—

Вон те, Марии, эти Марфы,

Над жизнью, старою каргой.

Вы, сестры —

— (Ты, Любовь — как роза,

Ты, Вера, — трепетный восторг,

Надежда — лепетные слезы,

София — горний Сведенборг!) —

Соединив четыре силы

В троякой были глубиной,

Меня примите из могилы,

Светите оком — Той, Одной,—

Мечтой вуалевой, как трепет,

Несущей далевую жизнь

На опечаленный мой лепет

Сквозь звуков маревую жизнь.

Моя Надежда, дева Отис,

Милуясь лепетной серьгой,

Вдыхая цветик, миозотис,

Из зовов арфы дорогой,

Бросает взор, лазури-ляпис,

В воздухолетный септаккорд:

И взор, читая звуков запись,

Над миром —

— Аписом —

— простерт!

Перебегает по ланитам

В ресниц прищуренную сонь,

Их опаляя меланитом,

Таимый розовый огонь.

С неименуемою силой

С неизреченных аллилуй

Ко мне, волнуемому Милой,

Мгновенный свеян поцелуй.

Так из блистающих лазурей

Глазами полными огня,[28]

Ты запевающею бурей

Забриллиантилась — в меня:

Из вышины — разгулы света;

Из глубины — пахнуло тьмой;

И я был взят из молний лета

До ужаса — Тобой: Самой!

Ты на меня сходила снами

Из миротворной тишины:

Моей застенчивой весны

Оголубила глубинами;

И мне открылась звуком бурь

Катастрофической цевницы

И милоглазая лазурь,

И поцелуйная денница:

Ее, о время, — опурпурь!

Благонамеренные люди,

Благоразумью отданы:

Не им, не им вздыхать о чуде,

Не им — святые ерунды…

О, не летающие! К тверди

Не поднимающие глаз!

Вы — переломанные жерди:

Жалею вас — жалею вас!

Не упадет на вагой бельма

(Где жизни нет — где жизни нет!) —

Не упадет огонь Сент-Эльма

И не обдаст Дамасский свет.

О, ваша совесть так спокойна;

И ваша повесть так ясна:

Так не безумно, так пристойно

Дойти до дна — дойти до дна.

В вас несвершаемые лёты

Неутоляемой алчбы —

Неразрывные миголеты

Неотражаемой судьбы…

Жена — в постели; в кухне — повар;

И — положение, и вес;

И положительный ваш говор

Переполняет свод небес:

Так выбивают полотеры

Пустые, пыльные ковры…

У вас — потухнувшие взоры…

Для вас и небо — без игры!..

…………………..

Мои мистические дали

Смычком взвивались заливным,

Смычком плаксивым и родным —

Смычком профессора Гржимали:

Он под Васильем Ильичом

(Расставив ноги калачом),—

Который,—

— чаля из эонов

На шар земной, — объятый тьмой,

Рукою твердой на тромбонах

Плывет назад — в Москву, домой:

Слетит, в телодвиженье хитром

Вдруг очутившись над пюпитром,

Поставит точку: оборвет,

Сопит и капли пота льет,

И повернувшись к первой скрипке,

Жмет руки и дарит улыбки,

Главой склоняясь в первый ряд,

Где на фарфоровые плечи,

Переливаясь, бросят взгляд,

Все электрические свечи;

Задушен фраком, толст и розов,

Ладонью хлопнув в переплеск,

Бросаясь лысиной, Морозов

Надуто лопается в блеск.

И вот идет, огней зарнимей

Сама собой озарена,

Неся, как трэн, свое «во-имя»,—

Надежда Львовна Зарина;

Вуали — лепетные слезы;

Браслеты — трепетный восторг;

Во взорах — горний Сведенборг;

Колье — алмазные морозы:

Блеснет, как северная даль,

В сквозные, веерные речи;

Летит вуалевая шаль

На бледно-палевые плечи…

— «Скажи, тобой увлечена

Надежда Львовна Зарина?»

— «Не знаю я…»

— «Быть может?»

— «Да!»

Выходит музыкантов стая,